часов и тяжело вздыхал.
Мне не сиделось на месте, и я без всякой цели побрел по глубокому ходу сообщения. С неба смотрели редкие звезды. Невдалеке, на болоте, хором кричали лягушки. Проблеял барашком невидимый в темном небе бекас…
И радостно и удивительно было слышать эти мирные звуки. Будто не полыхает зарево войны, не оплакивают матери своих сыновей, а жены мужей…
Я вздрогнул от этой мысли, снова стал думать о Белых и Кравчуке. Даже представить страшно, что стряслась беда. Не должно с ними случиться ничего плохого. Двух братьев потерял Петя Кравчук летом сорок третьего… Один стрелком-радистом летал на пикирующем бомбардировщике, другой пулеметным взводом командовал… Неужели война заберет у родителей и младшего сына?.. У Белых, я точно знал, жена и дочурка в таежном поселке за Нижнеудинском.
Я прижался грудью к холодной стенке окопа. Впереди лежала «ничейная» земля. Пустынно, тишина. Настороженная, враждебная тишина.
Вдруг — сколько тех «вдруг» на фронте! — взлетела белая ракета. Стало светло как днем. Коротко протарахтел немецкий крупнокалиберный пулемет.
За несколько мгновений я успел заметить многое: большие и малые воронки от мин и снарядов, черневшие вдоль нашего переднего края, консервные банки и гильзы на проволочном в несколько рядов заграждении, застывший мертвый танк с белым крестом на опаленной башне…
Снова в ночном небе повисла «чертова свечка» — ракета, и снова заговорил пулемет.
«Может, наши возвращаются, — подумал я. — Вон как немцы всполошились».
Я ожидал, что вот-вот появятся Белых и Кравчук, возбужденные, счастливые, в грязи с головы до ног. И все тревоги, волнения сразу будут забыты.
Но пулемет умолк, и я понял, что ошибся. Не пришли наши ребята, не пришли…
Слева по траншее послышался чей то недовольный голос:
— Гришка, ты куда мою зажигалку задевал?
Через минуту-другую поднялась ленивая перебранка из-за утерянного перочинного ножа.
Неприятно мне стало все это слушать. Белых и Кравчук жизнью рискуют, а тут спорят из-за какого-то ножа, зажигалки… Мелко и ничтожно.
Я стряхнул комочки земли с рукавов гимнастерки и пошел обратно по ходу сообщения.
Два солдата тащили за веревочные лямки патронные ящики… Прошел бронебойщик с длиннющим ружьем, напоминающим старинный мушкет.
У поворота траншеи на меня налетел Шмаков, едва с ног не сшиб.
— А я тебя разыскиваю! Нашлись наши! Разведчики соседней дивизии подобрали!
Под горло подкатил горячий клубок. Я сглотнул, чтобы снять спазму, и схватил Шмакова за плечо.
— Как это «подобрали»?
— Ты бы полегче, Иван Иваныч, — поморщился он. — Так и руку недолго оторвать… Что мне сказали, то и тебе передаю. А точно не знаю…
Я больше не слушал Шмакова и помчался в роту. Там Иванов, Черешня, еще десятка полтора солдат обступили капитана Очеретяного.
— Был, был в медсанбате, — услышал я голос Очеретяного. — Сейчас обо всем расскажу… Заходите ко мне.
В командирской землянке, положив голову на скрещенные руки, дремал солдат-телефонист. Увидев нас, вскочил, протер глаза, смущенно улыбнулся.
Мы разместились на нарах, на грубо сколоченной скамейке. Кому не хватило места, прислонились к стене. Ждали.
Капитан снял свою матерчатую фуражку со звездой защитного цвета и облокотился на маленький одноногий столик. Лицо суровое, озабоченное. Виски припорошены сединой, будто изморозь на волосах, будто только что пришел с улицы, где метет снег…
Капитан без нужды переставил с места на место самодельную коптилку из сплющенной снарядной гильзы и заговорил хриплым, каким-то надтреснутым голосом:
— Белых и Кравчук задание выполнили. Все, что требовалось, разведали. Сведения доложены командованию… Оба они сейчас в медсанбате. Белых в тяжелом состоянии, и к нему меня не допустили. Едва уговорил медиков, чтобы с Кравчуком повидаться…
Очеретяный свернул тоненькую цигарку и, не закурив ее, положил на край консервной банки, служившей пепельницей.
— Говорил я с Кравчуком… И вот что узнал. По пути домой они нарвались на немецких патрулей. Уйти ушли, но сделали большой крюк. Оказались много северней того места, где намечали. Ткнулись через немецкую передовую — осечка. При второй попытке удалось пройти.
И все же немцы заподозрили неладное, открыли минометный огонь. Белых распахало ногу. А Кравчуку мелкие осколки рассекли лоб, повредили веки…
— Эх, судьба! Все вкось да поперек! — с горечью сказал кто-то.
— Спрятались в какой-то канаве, перевязали раны…
— Ослеп Петька? — упавшим голосом спросил Иванов.
— Ничего страшного нет, — успокоил капитан и, чуть помедлив, добавил: — Медики заверили, что видеть будет.
Все мы облегченно вздохнули. Лишь бы не ослеп, вот что важно.
— Весь вчерашний день просидели они в канаве. Под палящим солнцем, без воды… — слова будто застревали у капитана в горле. — Чуть стемнело, Кравчук взвалил на спину товарища, взял оружие… Белых как зрячий указывал дорогу… Где-то на полпути к своим выручили разведчики.
Капитан умолк и взял свою цигарку.
Не говоря ни слова, все по одному вышли мы из землянки.
На сердце у меня было тяжело. Я представил себе покоробившиеся от засохшей крови бинты, сделанные наспех повязки. Представил, как стонал и впадал в беспамятство Белых, как, ничего не видя перед собой, тащил товарища Петя Кравчук, тащил, стиснув зубы, чтобы не заплакать от бессильной злости; как он лежал, тяжело дыша, прижавшись окровавленным лицом к земле…
Ну что еще сказать? Белых долго лечился в тыловом госпитале. Воевать ему больше не пришлось — списали по чистой. А Кравчук вскоре вернулся в нашу роту.
ЗУБЫ ДРАКОНА
1
Пришел и на нашу улицу праздник. Что ни день, то радостные сообщения Советского Информбюро. Освобожден Вильнюс. Фашистов вытурили из Паневежиса, вышибли из Шауляя…
За каких-то полтора месяца мы прошли на запад от Витебска четыреста — подумать только! — четыреста километров. Впереди лежала Восточная Пруссия.
В боях поредели полки, техника нуждалась в ремонте… К схватке в Германии требовалось основательно подготовиться.
Многие части отвели в ближний тыл на переформировку. Отвели и нас.
Началась учеба пополнения. Учебы не за партами, а на берегу лесного озера. И вместо учебников да тетрадок тол, бикфордов (огнепроводный) шнур, топоры и лопаты.
И вот как-то рано утром подходит ко мне старшина Пащенко.
— Товарищ Иванченко, — говорит, — будь другом выручи: поезжай вместо меня на склад за имуществом. Иванова с собой возьми. Сам бы съездил, но зубы ужасно разболелись. Смотри, как щеку разнесло…
Получили мы с Ивановым взрывчатку, батареи для миноискателей, еще кое-какую мелочь. Возвращались в роту не по большаку, а кружным путем, проселками. Пусть на несколько километров дальше, зато спокойнее Очень уж часто наведываются «юнкерсы» на переправу, и ни к чему судьбу зря испытывать.
Заморосил
