Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
лентами, но если он так говорит, то, видимо, так и есть. В любом случае это первый граф, который мне повстречался.
– Что касается этой лошади, продолжает он, хотя я и не смею называть её этим именем, то она была единственной, кого у меня не забрали для нужд округи; дни её, надо сказать, на исходе, да и возраст весьма приличный. Недалёк тот час, когда я уже не смогу запрягать её в ландо.
Семнадцать километров до Эр-сюр-Л’Адур.
Едет он, конечно, ненамного быстрее, чем мы шли пешком. Наш граф-возница сейчас говорит без остановки. Мы участвуем, по очереди испуская односложные восклицания, чтобы у него не было впечатления, что он говорит в пустоту.
– Видите ли, дети мои, когда страна проигрывает войну – так же, как мы сейчас, – проигрывает столь явно, столь окончательно, то причину следует искать в правительстве, которое оказалось не на высоте задач, возложенных на него. И я громко заявляю: Республика оказалась не на высоте.
Подъём дороги. Теперь мы тащимся медленнее, чем катафалк. Граф продолжает разглагольствовать, воздев к небу указательный палец.
– Франция была великой лишь при королевской власти. Ни разу во времена монархии с нами не случалось подобной катастрофы, никогда ни один король не смирился бы с тем, что его народ поработят изнутри всевозможные чужеродные элементы, секты, расы, которые без устали вели нацию к краю пропасти…
Я так и думал, что он задвинет нечто подобное. Речь графа продолжает журчать, но я больше не слушаю.
Шестнадцать километров до Эр-сюр-Л’Адур.
– Франции не хватило большого национального подъёма, который позволил бы нам вернуться к глубинным истокам своего гения и вновь обрести веру, а вместе с ней и силу, необходимую для изгнания Тевтонца из французских пределов. На сей раз, однако, мы проиграли.
Его голос меланхолично затихает, и мне кажется, что он играет роль, как это делают на сцене, не веря в это по-настоящему.
– Явились эти новые слова: «свобода, равенство, братство», и они отчасти повинны в том, что последующим поколениям смогли отвести глаза и затуманить разум. Эти слова убаюкали народ, опьянив его безумной надеждой и заслонив от него истинные ценности французского духа: Величие, Самопожертвование, Порядок, Чистоту…
Краем глаза я замечаю, что Морис зевает. Над полем кружат вороны. На чем они там могут кружить? Интересно, питаются ли вороны трупами? Как бы это узнать? Я бы, конечно, спросил у графа, но, кажется, он сейчас поглощён совсем другими вопросами.
Два километра до Эр-сюр-Л’Адур.
Здесь граф должен высадить нас. Уже готовлюсь сойти, но он снова оборачивается к нам.
– Молодые люди, – говорит он, – вы внимательно и разумно внимали всему, что я говорил, и у меня нет сомнений, что эти слова – так или иначе – оставят след в ваших юных умах. Посему, дабы отблагодарить и в то же время поздравить вас с этим, я отвезу вас к цели вашего путешествия, что позволит мне несколько продлить свою прогулку. Не благодарите меня.
Исполненный королевского достоинства, он поворачивается на своём сиденье и встряхивает вожжи, свисающие по впалым бокам старой лошади.
Мне страшно, что если я сейчас встречусь глазами с Морисом, то прысну со смеху, и я продолжаю внимательно разглядывать горизонт.
Домов теперь попадается больше. Во дворе одного из них какая-то женщина смотрит на то, как мы проезжаем мимо; на руках она держит ребёнка.
Вот как получилось, что Морис и я, родившиеся у Порт де Клинянкур, в XVIII округе Парижа, прибыли на привокзальную площадь Эр-сюр-Л’Адур в коляске позапрошлого века, а правил ею граф де В., один из предков которого, как говорят, прославил своё имя в битве при Мариньяно (1515); согласно последним сведениям, граф был последним отпрыском в этом роду.
Глава VI
Сине-бело-розовый город – почти что в цветах французского флага. Синий – это небо, белый – холмы, а розовый – городские крыши, которые разбегаются во все стороны и громоздятся друг на друге, начинаясь прямо у подножия лестницы вокзала Сен-Шарль. И над всем этим парит крохотное золотое пятнышко собора Нотр-Дам-де-ла-Гард.
Марсель.
Я не очень помню, как мы добирались сюда, кроме того, что эта поездка ничем не напоминала путешествие в Дакс. Мы почти всё время спали. Посреди ночи одна из попутчиц угостила нас бутербродами с телятиной, а после нам ещё перепали яйца вкрутую и печенье. Помню, как минут десять стоял, припав губами к крану умывальника, откуда текла струйка безвкусной тёплой воды, которая никак не могла утолить мою жажду. Мы ехали с пересадками, подолгу сидя на перронах каких-то безвестных вокзалов, служащие которых писали мелом на больших чёрных досках, на сколько задерживаются поезда. Ехали мы медленно, но я пребывал в какой-то приятной летаргии: деньги были, время не поджимало, и никто не интересовался двумя детьми, затесавшимися в эту взрослую неразбериху. Мне казалось, что мы стали невидимками и теперь можем входить, куда душе угодно: война превратила нас в эльфов, которых никто не замечал и которые могли беспрепятственно болтаться где вздумается.
Помню, как лежал на скамейке под одним из тех стеклянных навесов, которых сейчас уже больше не увидишь на перронах больших вокзалов, и смотрел на проходящих мимо жандармов. Они были повсюду. Прислушиваясь к разговорам, мы узнали, что им тоже было приказано задерживать евреев и переправлять их в лагеря.
И вот одним чистым зимним утром, безоблачным благодаря дувшему мистралю, мы снова оказались в большом городе. Но насколько же он не был похож на Париж!
Мы стояли наверху великолепнейшей лестницы, одурев от солнца и ветра, оглушённые голосами из громкоговорителей, делавшими ударение на тех гласных, которые парижане обычно не произносят. Город бурлил у наших ног, и сквозь листву платанов до нас долетали свистки трамваев. Мы спустились по ступеням и вошли в Марсель, этот огромный цирк, через его главный вход – бульвар Атен.
Уже позже я узнал, что в большом марсельском порту процветал бандитизм, торговля наркотиками, проституция и что этот город был европейским Чикаго. Королём местных гангстеров был тогда Карбон[10]. Всё это хорошо известно по фильмам, книгами и статьям в прессе. Нет сомнения, что так оно и было, но я никогда не любил слушать об этом. В это утро, в этот день Марсель стал для нас с Морисом (мы держались за руки, чтобы не потеряться) одним большим смеющимся и продуваемым всеми ветрами праздником и самым прекрасным променадом, который можно было вообразить.
Уехать мы должны были только вечером, так как полуденный поезд
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
