Петра, пытавшемуся купить у апостола духовную власть и заслужившему его проклятие. Как Петр возглавляет истинную преемственность, так Симон символизирует ложную, вдохновленную сатаной преемственность еретиков; он «отец всех ересей»:
Все, которые каким-либо образом искажают истину и повреждают проповедь церкви, суть ученики и последователи самарянина Симона Волхва… Они пользуются именем Иисуса Христа как приманкою, но разным образом вводят нечестие Симона… подавая… горький и злой яд змия, первого виновника отпадения.[259]
Наконец он предупреждает, что «некоторые из почитаемых за правоверующих»[260] должны бояться прихода суда, если (и это главное практическое требование) не покаются, не откажутся от учения об «ином Боге» и не починятся епископу, приняв «возрастание и укрепление»,[261] которое он преподаст, чтобы избавить их от вечного проклятия.
Были ли религиозные убеждения Иринея замаскированными политическими принципами? Или наоборот, его политика была подчинена религиозным верованиям? Любая из этих интерпретаций слишком упрощает положение. Религиозные убеждения и политическая позиция Иринея — как и у его противников-гностиков — были взаимозависимы. Если некоторые гностики противостояли развитию церковной иерархии, нам не следует сводить гностицизм к политическому движению, возникшему как реакция на ее развитие. Последователи Валентина разделяли представления о Боге, несовместимые с зародившейся в ортодоксальной общине властью епископов и священников — и сопротивлялись ей. Напротив, религиозные убеждения Иринея соответствовали той структуре церкви, которую он отстаивал.
Этот случай далеко не единичен: во всей истории христианства мы видим, как разные представления о природе Бога с неизбежностью обладали разным политическим значением.
Более чем через тысячу триста лет его собственный религиозный опыт и изменившееся понимание Бога заставили Мартина Лютера бросить вызов практике, одобренной руководством католической церкви и, в конце концов, отвергнуть всю систему папства. Радикального визионера Джорджа Фокса, основателя квакерского движения, встреча с «внутренним светом» вынудила осудить всю структуру пуританского авторитета — законодательного, правительственного и религиозного. Пауль Тиллих провозгласил доктрину «Бога превыше Бога», критикуя и католическую, и протестантские церкви вместе с националистическими и фашистскими правительствами.
Как учение о телесном воскресении Христа создает первоначальное обрамление для власти духовенства, так учение об «едином Боге» подтверждает, для ортодоксов, появляющееся учреждение «одного епископа» как «единоначальника» в церкви. Мы можем не удивляться, обнаружив, что ортодоксальное описание Бога (как «Отца-Вседержителя», например) служит для определения, кто причастен — и кто не причастен — власти священников и епископов.
Научное обсуждение этой темы см. Е. Pagels, "The Demiurge and his Archons: A Gnostic View of the Bishop and Presbyters?" в Harvard Theological Review 69.3–4 (1976), 301–324.
III
БОГ-ОТЕЦ / БОГ-МАТЬ
В ОТЛИЧИЕ от многих своих современников среди богов древнего Ближнего Востока, Бог Израиля не делил свою власть с женственным божеством и не был божественным Супругом или Возлюбленным.[262] Едва ли его можно охарактеризовать какими либо эпитетами, кроме мужских: царь, господин, судия и отец.[263] Безусловно, отсутствие женственного символизма в Боге отмечает поразительный контраст между иудаизмом, христианством и исламом и другими мировыми религиозными традициями, как египетской, вавилонской, греческой и римской, так и африканской, индийской и североамериканской, изобилующими женственными символами. Сегодня иудейские, христианские и исламские богословы спешат подчеркнуть, что о Боге вообще не следует рассуждать в понятиях половой принадлежности.[264] Но существующий язык, ежедневно используемый в богослужении и молитве, выражает иное понимание: кто, принадлежа к иудейской или христианской традиции, сможет избежать определенного впечатления, что Бог — мужчина? И даже почитая Марию как мать Иисуса, католики никогда не считают ее божеством: если она «матерь Божья», она отнюдь не «Бог-Мать», равная Богу-Отцу!
Конечно, христианство добавило к иудейскому описанию Бога тринитаристские понятия. Но два из трех божественных «Лиц» — Отец и Сын — описываются в понятиях мужского рода, а третье — Дух — предполагает бесполость греческого слова среднего рода, пневма. Всякий исследующий раннюю историю христианства (так называемую «патристику» — то есть науку об «отцах церкви») будет готов увидеть отрывок, подобный отрывку, заключающему Евангелие от Фомы:
Сказал им Симон Петр: «Пусть Мария уйдет от нас, ибо женщины недостойны жизни». Сказал Иисус: «Вот, Я поведу ее, чтобы сделать ее мужчиной, чтобы она стала духом живым, подобным вам, мужчинам, ибо каждая женщина, сделавшаяся мужчиной, войдет в царство небесное».[265]
Звучащий достаточно странно, этот отрывок просто утверждает общее место религиозной риторики: то, что мужчины составляют общину, тогда как женщинам позволено присоединиться к ней только в том случае, когда они уподобятся мужчинам. Другие открытые в Наг-Хаммади тексты демонстрируют потрясающее различие между ортодоксальными и «еретическими» источниками: гностические источники последовательно используют в описании Бога сексуальную символику. Можно предположить, что здесь мы сталкиваемся с влиянием архаичных языческих преданий о богине-матери, но их специфически христианский язык несомненно связан с иудейским наследием. Вместо описания монистического и мужественного Бога многие из этих текстов говорят о Боге как о двоице, сочетающей мужественные и женственные элементы.
Одна группа гностических источников заявляет, что передает тайное предание Иисуса через Иакова и Марию Магдалину. Сторонники этой группы молились божественным Отцу и Матери: «Сам себе отец и сам себе мать, два бессмертных имени, потомок эонов, гражданин небес, славный человек…»[266] Другие тексты отмечают, что их авторы удивлены, кому единственный и мужественный Бог предложил: «Сотворим человека (адом) по образу Нашему по подобию Нашему» (Быт. 1:26). Поскольку дальше в рассказе Бытия говорится, что люди были сотворены «мужчиной и женщиной» (1:27), некоторые пришли к выводу, что Бог, по образу которого мы сотворены, должен быть также мужчиной и женщиной — Отцом и Матерью.
Что эти тексты говорят о божественной Матери? Поскольку сами тексты чрезвычайно разнообразны, я не смогла найти простого ответа на этот вопрос, но в общих чертах можно выделить три основные характеристики. Прежде всего, некоторые гностические группы описывают божественную Мать как часть изначальной пары. Наставник и поэт Валентин начинает с предпосылки, что Бог по своей сущности неописуем. Но при этом он полагает, что божество можно представить в виде двоицы, состоящей, с одной стороны, из Неизреченного, Глубины, Предвечного Отца, а с другой, из Милости, Молчания, Утробы или «Матери всего».[267] Валентин рассуждает, что Молчание является подходящим дополнением для Отца, поскольку в греческом языке оно обозначено словом женского рода. Он продолжает, описывая, как Молчание, подобно женской утробе, принимает в себя семя Неизреченного Источника; после этого оно производит все божественные эманации, составленные в гармоничные пары мужественных и женственных энергий.
Последователи Валентина обращались к ней за защитой как
