сделалось как-то не по себе, лицо его вмиг приняло
мучнисто белый оттенок, неприязненно закололо в боку. Задавать
вопросов больше не хотелось.
Елена подошла к патефону и выключила его. Тут же, от
тишины, наполнившей комнату, у Филолета Степановича заложило
уши. Впервые беззвучие было таким кричащим и язвительным.
– Ну, что вы, что вы?! – спросила, наконец, женщина после
затяжного молчания. Она глубоко вздохнула и посмотрела в окно. –
Ну, зачем вы так долго меня допрашивали? Ведь никому, в самом
деле, это не было нужно, – она взволнованно расправляла складки
на занавеске. – Но, по крайней мере, вам теперь объясняется мой
переезд. В вашем городе я потому, что мне хотелось бежать, бежать
куда глаза глядят, и я не могла больше оставаться там. Мне были
ненавистны люди, что меня окружали, нестерпимы старые
декорации, все напоминало о нем. Но уехав, я осознала, что от себя
не убежишь. И все мои воспоминания инкогнито сложилась в мой
чемодан, и переехали со мной. И тогда мне понадобился тот, кто бы
помог мне развеять их, с кем я могла пустить эти воспоминания по
ветру. Так просто, рассказать и пустить их по ветру, чтобы они
никогда больше не тревожили меня. Тогда и встретились вы, и
помогли. Если бы вы только знали, как вы мне помогли. Я
буквально висела на волоске… – женщина подсела к Гомозову и
обняла его, тот даже не шелохнулся. После некоторого молчания,
Елена заговорила вновь: – Ну, что вы?! Что вы?! Впервые я вижу
вас таким хмурым. Простите, я, наверное, слишком вас расстроила
финалом всей этой истории. Поймите, я не хотела. Я не хотела вам
этого говорить… Я хотела рассказать все, кроме этого.
– Все в порядке, – с усилием над собой проговорил Гомозов. –
То, что вы рассказали, это вполне естественные вещи. Даже более,
чем естественные. Слишком естественные.
– Вы знаете, с того времени прошло около двух лет. Это не
малый срок, уверяю, но он и не настолько велик, чтобы забыть.
Пора бы оставить труху из старых пододеяльников, и начать жить
по-новому. Ведь жизнь продолжается, и нельзя спускать ее за
бесценок. Нет ничего более стоящего в этом мире, чем жизнь.
Теперь я запомнила это наверняка. Жизнь, настоящая жизнь, а все
остальное – после.
– Это все я… – грустно выговорил Филолет Степанович. –
Это я задавал слишком много вопросов.
– Не вините себя. Это просто любопытство. А я, я на вас не
обижаюсь, что вы напомнили мне своими допросами то, что я так
старалась забыть. Вы ведь помогли мне, вам прощается все. И
простите меня, что сказала о таком грустном завершении.
– Ничего, все в порядке, – Филолет Степанович махнул рукой,
на нем все еще не было лица.
– Может, вам воды? – тревожилась Елена. – Вам нехорошо! Я
ведь вижу, что вам нездоровиться. Я принесу воды?
– Да, можно, – ответил Гомозов, и женщина вскочила и
побежала на кухню
– Нет, нет… Постойте, – вдруг окликнул ее мужчина.
– Что-то еще? – Елена остановилась и беспокойно заглянула в
комнату.
– Не надо воды, – безэмоционально проговорил Филолет
Степанович и неожиданно улыбнулся. – Давайте-ка лучше еще кофе
с творожными пончиками.
Елена засмеялась, обрадованная тем, что обстановка
развеивается, и поспешила в кухню.
Они попили кофе, поговорили еще с часок, с другой, и Гомозов
стал собираться домой.
Филолет Степанович стоял уже на пороге, прощался, как его
вдруг осенило. Он внимательно посмотрел на Елену и взгляд его
испуганно соскочил. Тогда он уставился на носы своих зимних
ботинок и, стыдясь, тихо, почти с просьбой, выговорил:
– А вы заходите. Вы все равно заходите ко мне.
– Хорошо, буду, – одобрительно кивнула женщина. Она вновь
ласково обняла Филолета Степановича и щекотливо шепнула в ухо:
– Спасибо вам большое, что вы сегодня навестили меня!
– Заходите, заходите и вы… – нерешительно повторил
Гомозов, и теперь только повернулся к выходу, готовясь уходить.
– Зайду. Обязательно зайду! – с опозданием донеслось ему в
след.
Гомозов неторопливо шагал в сторону дома. Вначале он шел
не спеша, но вскоре мороз, пробравшись к самой коже, напомнил о
себе и заставил его прибавить шаг.
На мосту было тихо. Только проезжавшие раз от разу машины
тревожили ночное безмолвие. А если и случалась возможность
повстречать заблудших людей в эту звездную ночь, то они
попадались Гомозову в одиночестве по тропинке через обледенелую
реку. Этаким путем он сейчас переходил к городу, напрямую к
трамвайной остановке. Хорошо, что еще можно сократить дорогу
на пятнадцать, а то и двадцать минут, думал он, а то, обходя по
высокому длинному мосту, совсем околеешь.
Спустя полчаса Филолет Степанович был дома. На душе у
него вьюжило похлеще, чем за окном, в голове расхлябанно
хлопало сквозняками. С ним творилось что-то из ряда вон
выходящее. Временами его охватывал необъяснимый озноб, но
стоило только натянуть кофту, как тут же бросало в жар. Он жмурил
глаза и прижимал ладони к ушам, пытаясь избавиться от странной
несвойственной ему радости, напускавшейся на мозг, и
заставлявшей извилины изворачиваться подобно дождевым червям,
выброшенным на поверхность сырой земли. Но вдруг все менялось,
так же неожиданно, как и возникало, и мысли трезвели. Гомозов
начинал себя ругать за излишнюю сентиментальность и
слабохарактерность, сверлил претензиями свое сознание, бил себя
по щекам, и все бранил за слабость противостоять своим же
собственным чувствам. Так продолжалось до тех пор, пока
Филолета Степановича не сморил сон. Измученная мыслями голова
запустила аварийную функцию, и анестезия усталого сна
расползлась по всему болезненному телу. Благо это лекарство имеет
безусловное неукротимое действие.
***
Прошло около пяти дней, но женщина так и не явилась к
Гомозову. Тогда он сам направился к ней. Снова. Только собраться
на этот раз было проще, куда проще, нежели раньше. После работы
сел на нужный трамвай и вышел на остановке возле реки. Делов-
то… Оставалось пересечь реку по проторенной до самого льда
тропе, а там до общежития – рукой подать.
Однако, не успел Гомозов приблизится к дому Елены, его
охватило сомнение в правильности данного поступка. Сомнение
было настолько очевидным, что он вдруг остановился, будто дорога
оказалась перекрытой, развернулся и быстро зашагал в обратную
сторону.
– Эй, прынц! Прынц! Куда же ты?! – вдруг послышалось
позади Филолета Степановича. Он обернулся. То кричала женщина,
соседка Елены, высунувшая физиономию в форточку и уже
успевшая заприметить шагающего Гомозова. – Стой же! Ты куда?!
Куда же ты?! – страдальчески вопрошала несчастная – Когда же ты,
наконец, меня заберешь?! Прынц! Эй, прынц! Постой!
Услышав этот, уже знакомый голос, Филолет Степанович
сплюнул в сторону, выругнулся себе
