Нужно было что-то соврать. Без убедительного повода Сильвия нас едва ли отпустит.
— Он сам просил прийти.
Та повела кустистыми бровями:
— Даже если и так — его нет в доме.
Сердце будто оборвалось:
— А где он?
Сильвия даже усмехнулась:
— Вот тебе только об этом забыли доложить. Знай свое место, Лелия. Если тебе не знакомы порядки высокого дома — привыкай.
— Когда он вернется?
Вальдорка отмахнулась:
— Что за расспросы? Он вернется тогда, когда сочтет нужным. Гаар, — она кивнула сиурке, — живо в покои. Слоняешься без дела.
— Я не знаю дом. Она помогала, — меньше всего я хотела, чтобы у Гаар из-за меня были проблемы.
Сильвия вновь кивнула Гаар, давая понять, что распоряжение остается в силе, и та должна немедленно выполнять. Посмотрела на меня:
— А ты — за мной. Тебя ищут по всему дому.
Я похолодела, но выбора не было:
— Кто ищет?
Сильвия не ответила. Мы вновь шли по лестницам и коридорам этого проклятого лабиринта, пока она не остановилась возле двоих охранников в куртках цвета дома Мателлин:
— Вот эта рабыня.
Я просто знала, что это люди Невия. Один из них кивнул и толкнул меня в спину:
— Пойдем.
Я с ужасом смотрела, как удаляется широченная спина вальдорки под короткой густой шапочкой черных стриженых волос.
Меня вновь толкнули в спину:
— Шевелись, что встала?
Я не чувствовала ног. Перед глазами мелькали «мошки». Пальцы немели, и в ладонях разливалось знакомое покалывание — предвестник обморока. Реальность подернулась маревом, и я почувствовала, что падаю.
Глава 9
В нос ударил едкий резкий запах. Я судорожно вздохнула, открывая рот, глотая порцию воздуха, и резко села, только теперь заметив уже знакомого медика Тимона, который закупоривал длинную пробирку с туманно-белым содержимым.
— Что со мной?
Он убрал пробирку в портативный чемоданчик на телескопических ножках:
— Ерунда. Всего лишь обморок. Ты ела сегодня? Благодари, что один из стражников тебя поймал — разбила бы голову.
— Я больна?
Я надеялась, что он подтвердит. Больна, сошла с ума, умерла. Что угодно, лишь бы этот вердикт избавил меня от предстоящего кошмара. Но Тимон лишь равнодушно усмехнулся:
— Тело в норме. Возможно, эмоциональное потрясение. Это не смертельно.
Я инстинктивно пощупала затылок, будто сомневалась в правдивости его слов. Огляделась. Безликая серая комната с каменными стенами без единого окна. Узкая жесткая кровать. За невысокой перегородкой виднелась лейка душа и, видимо, скрывался туалет. Все это походило на одиночную камеру. Тюрьму.
Я вновь посмотрела на медика:
— Где я?
Тимон со щелчком захлопнул чемоданчик и поднялся:
— Я не справочная служба.
Он пошел к двери, у которой стояла долговязая многосмеска. Что-то тихо говорил. Та лишь кивала стриженой головой. Длинный острый нос ходил ходуном. Наконец, медик вышел, долговязая последовала за ним.
Я осталась одна.
В ловушке. Без Гаар. Без возможности разыскать управляющего.
Я поднялась с кровати, сунула ноги в туфли и подошла к двери. Провела пальцем по полочке ключа, по подсвеченной белой полосе, но дверь не дрогнула. Я попробовала сдвинуть ее руками, упершись ладонями, но она ожидаемо не поддалась. Заперто снаружи.
Я вернулась на кровать, обхватила колени руками. Слез больше не было. Охватило какое-то ледяное оцепенение.
Не знаю, сколько времени прошло. Дверь щелкнула, заставив меня вздрогнуть всем телом, и с шипением поехала в сторону, впуская долговязую многосмеску и молоденькую рабыню-лигурку с подносом. Та поставила поднос на кровать и отошла к стене.
Долговязая шагнула вперед, сняла блестящие крышки с контейнеров:
— Ты должна поесть.
Я отвернулась:
— Я не голодна.
Она неожиданно тронула меня за плечо:
— Пойми, девочка: это не просьба. Это приказ.
Я демонстративно отодвинула поднос:
— Я не хочу.
Долговязая настойчиво придвинула:
— Прекрати немедленно. Это распоряжение врача. Ты должна поесть. Иначе не будет сил. Ты не выдержишь, — казалось, она меня жалела, и от этого становилось почти невыносимо.
Я подняла голову, чувствуя, как все тело корежило от отвратительного предчувствия:
— Не выдержу что?
Она смотрела сверху вниз холодными серыми глазами:
— Просто ешь. Или мне придется звать охрану. Накормят насильно.
Я опустила голову. Поставила поднос на колени, взялась было за ложку, но тут же положила:
— Могу я поесть в одиночестве?
Многосмеска покачала головой:
— Я должна убедиться, что ты поела.
Боятся, что выброшу содержимое тарелок в унитаз?
Я взяла стеклянный стакан с прозрачной жидкостью, поднесла к носу. Кажется, вода. Но я, все же, спросила:
— Что это?
Дылда выкатила глаза:
— Вода, как видишь.
Я с подозрением посмотрела на стакан. В голове билось только одно: седонин не имеет ни вкуса, ни запаха. Я вновь подняла взгляд:
— А если я не стану это пить?
Долговязая пожала плечами:
— Как хочешь. Но съешь все до крошки.
Я посмотрела в контейнер: овощное пюре, мясная подливка, аромат которой предательски щекотал ноздри. Несколько обжаренных розовых капангов. И булочка из белой муки. Сладкая, судя по виду. Я вдруг осознала всю свою глупость. Если они намеревались напичкать меня седонином — они это сделают, невзирая на всю мою осторожность.
Есть и впрямь хотелось. Я поддела ложкой немного пюре, положила в рот и замерла, будто собиралась глотать смертельный яд. Все же проглотила, не чувствуя вкуса. Следом съела все остальное, включая булку. Но воду пить не стала.
Лигурка забрала поднос, вышла, но тут же вернулась с корзиной купальных принадлежностей. Я больше не возражала. Безропотно позволила себя намыливать, вымыть волосы. Долго стояла в автоматической сушке за завесой жидкого стекла, слушая шум, с которым моторы нагнетали теплый воздух.
Когда я вышла из
