Но маркиз быстро утратил тот прекрасный аппетит, каким он хвастался по приезде: стол казался ему пустынным; молчание, полное почтения и радости, казалось ему мрачным. Мало-помалу печаль овладела его сердцем и его лицом; он безвольно уронил руку рядом с еще полной тарелкой и забыл о стаканах, в которых сверкало алмазами аи и рубинами — старое тридцатилетнее бургундское.
Печаль маркиза сменилась подавленностью; все со страхом следили за тем, как настроение его становится все мрачнее.
Вдруг из глаз его скатилась слеза, вызвавшая вздох у маркизы; он этого не заметил.
— Вот о чем я подумал, — внезапно сказал он жене, — хочу быть похороненным не в Буаси-Сен-Леже, как мои отец и мать, а в Париже, в церкви кармелитов на площади Мобер вместе с моими предками.
— Откуда такие мысли, сударь? У нас есть время об этом подумать, — сказала маркиза, задыхаясь от печали.
— Кто знает? Пусть позовут Бонбонна и скажут, чтобы он ждал меня в большом кабинете. Я хочу с ним час поработать. На необходимость этого указал мне отец Делар. У вас превосходный духовник, сударыня.
— Я счастлива, что он вам понравился, сударь; вы можете с полным доверием обращаться к нему.
— Я так и сделаю, причем завтра же. С вашего позволения, сударыня, я иду к себе.
Маркиза подняла глаза, мысленно воссылая к Небу благодарственную молитву; она проводила взглядом мужа, вышедшего вместе с Бонбонном, и, обернувшись к сыновьям, сказала им:
— Сегодня вечером, дети мои, попросите Господа внушить вашему отцу желание навсегда остаться среди нас; пусть Господь поддержит его в нынешних намерениях и окажет ему милость, позволив осуществить их.
Войдя в кабинет, маркиз сказал:
— Ну, мой старый Бонбонн, за работу, за работу!
И он с лихорадочным рвением набросился на бумаги, стараясь поскорее разложить их по порядку и ознакомиться с ними.
— Ну-ну, — сказал старик, — раз уж мы так хорошо начали, дорогой хозяин, не будем слишком спешить; вы ведь знаете: кто торопится — теряет время.
— Время не ждет, Бонбонн, говорю тебе, время не ждет!
— Да полно!
— Говорю тебе: тот, кому Господь посылает эту радость — подготовиться к последнему пути, — никогда не сможет трудиться над этим достаточно быстро. Скорее, Бонбонн, за работу!
— За этим занятием, да еще с таким пылом, сударь, вы схватите плеврит, или кровоизлияние, или изрядную лихорадку и таким манером добьетесь того, что ваше завещание окажется как раз кстати.
— Не будем медлить. Где ведомость того, что мы имеем?
— Вот она.
— А ведомость того, что мы должны?
— Вот.
— Миллион шестьсот тысяч ливров дефицита! Дьявол!
— Два года экономии заполнят этот ров.
— У меня нет двух лет для экономии.
— О, вы меня с ума сведете! С таким-то здоровьем!
— Ты мне говорил, что нотариус очень искусно составил проект завещания, закрепляющий за моими сыновьями все состояние по их совершеннолетии?
— Да, сударь, если вы на шесть лет откажетесь от четверти дохода с земель.
— Посмотрим этот проект.
— Вот он.
— У меня не очень хорошее зрение. Не прочтешь ли ты сам?
Бонбонн начал читать пункт за пунктом; маркиз время от времени выражал явное удовлетворение.
— Проект хорош, — сказал он наконец, — тем более что он оставляет госпоже де Шовелен триста тысяч ливров в год — гораздо больше, чем она имеет сейчас.
— Значит, вы одобряете?
— Вполне.
— Так я могу переписать этот акт?
— Переписывай.
— А затем надо будет, чтобы вы собственноручно подтвердили подлинность завещания и подписали его.
— Так делай это быстрее, Бонбонн, делай быстрее!
— А вот теперь вы просто теряете рассудительность. Я потратил полчаса, чтобы прочитать вам этот акт; нужен, по крайней мере, час, чтобы переписать его.
— Ах, если бы ты знал, как я спешу! Знаешь что, диктуй мне, я все напишу своей рукой.
— Никоим образом, сударь, никоим образом, у вас глаза уже совсем покраснели; стоит вам еще несколько минут поработать — вы схватите лихорадку, не говоря о мигрени, которая вот-вот у вас начнется.
— А чем мне занять этот час, необходимый тебе?
— Прогуляться, подышать свежим воздухом на лужайке вместе с госпожой маркизой; а я пока очиню свои перья — и берегись бумага! Ручаюсь вам, что я один успею сделать больше, чем три прокурорских писца.
Маркиз подчинился не без сопротивления: на душе у него все еще было тяжело, волнение не проходило.
— Успокойтесь, — сказал ему Бонбонн, — вы боитесь, что у вас не будет времени подписать? Час, говорю я вам; черт возьми! Господин маркиз, да проживете же вы еще шестьдесят одну минуту!
— Ты прав, — ответил маркиз.
Он спустился вниз; маркиза ждала его. Видя, что он более спокоен и лицо его повеселело, она спросила:
— Что же, хорошо ли вы поработали, сударь?
— О да, маркиза, да; этой работой, надеюсь, вы и ваши сыновья будете довольны.
— Тем лучше! Дайте мне вашу руку; прогуляемся; оранжереи открыты; не хотите ли посетить их?
— Все что вам угодно, маркиза, все.
— И вы будете хорошо спать после этой прогулки. Если бы вы знали, как рады ваши камердинеры тому, что застелили вашу парадную кровать!
— Маркиза, я буду спать, как мне уже десять лет не случалось; одна только мысль об этом заставляет меня вздрагивать от удовольствия.
— Вы действительно думаете, что не будете слишком скучать с нами?
— Нет, маркиза, не думаю.
— И что вы привыкнете к нашим деревенским жителям?
— Да, без труда. И если король — возможно, я был с ним немного груб, в чем раскаиваюсь, — если король забудет меня, то хорошо сделает.
— Король? Ах, сударь, — нежно сказала маркиза, — вы только что вздохнули, говоря о его величестве.
— Я люблю короля, маркиза, но поверьте…
Он не договорил. Слова его были прерваны щелканьем бича и звоном бубенцов.
— Что это? — сказал он.
— Курьер, которому отворяют ворота, — отвечала маркиза, — он от вас?
— Нет.
— Курьер, которому все кланяются, которого впускают в цветник, может прибыть только от… от короля! — прошептала, бледнея, маркиза.
— По повелению короля! — громко крикнул курьер.
