капнуло. Варвара Федоровна надела лежавшие на краю стола очки и принялась читать, утирая слезы уголком платка.
«Дорогая бабушка, извини, что не написал раньше, но никак не получалось. У меня хорошие новости, я поступил в институт куда хотел, и меня взяли в армию. Я десантник! Три дня назад давал присягу и сейчас живу в общей казарме. Я тебе пришлю фотографию с письмом…
Варвара Федоровна посмотрела на стоявшую тут же, на столе возле ее кровати, ту самую фотографию в рамке. На ней стоял Витя в новенькой гимнастерке и тельняшке под ней, на голове голубой берет, а в руках автомат со штыком. Стала читать дальше.
…Ребята тут отличные и командир тоже хороший. Мы каждый день проходим огневую и физическую подготовку, а через месяц прыгнем с парашютом первый раз. Но ты за меня не бойся, инструкторы здесь очень хорошие, все надежно.
На мои проводы в армию пришло человек двадцать, всё друзья мои и знакомые родителей тоже были. Ты, наверно, знаешь, не всех берут в десантники, отец был так горд, все улыбался. Мама иногда плакала, но тоже была рада. А еще я познакомился с хорошей девушкой, Настя ее зовут, я ее очень люблю, и мы хотим пожениться. Она тоже приходила на проводы, обещала, что будет ждать. Как вернусь из армии, то мы сразу свадьбу сыграем. И к тебе еще вместе приедем, посмотришь на нее. Уверен, что она тебе понравится. Хотя мама говорит, что надо закончить хотя бы два курса института сперва, а потом уже жениться. Волнуется за меня. Но мы все равно поженимся, молодоженам институт дает в общежитии комнату. Там и будем жить.
Так что дела у меня хорошо. Как отслужу, так сразу пойду на первый курс. А через год будет у меня увольнительная, и я сразу приеду к тебе, очень соскучился. Надолго не получится, надо возвращаться назад через неделю. Но как отслужу и начну учиться, то буду приезжать как и раньше, каждое лето на каникулы.
Не скучай! Люблю тебя, обнимаю! Витя».
Она читала эти уже выученные наизусть строки, несколько раз перечитывала их заново, наконец сложила письмо и убрала назад в конверт. После этого еще долго сидела, смотрела на конверт, где был нарисован самолет с парашютистом и написано ее имя, и водила по нему пальцами. В тишине тикали часы. Потом она вздохнула и прилегла на кровать, не раздеваясь, прямо поверх одеяла. Лежала так, с открытыми глазами, глядя вверх перед собой, на столе тускло горела настольная лампа, в окна светил месяц, на стене тикали часы.
— Витенька, соколик мой, что же ты не приезжаешь больше? Забыл меня совсем? Ведь хотел приехать через год и потом, после службы. И не приехал ни тогда, ни после. Уж не обидела ли я тебя чем-нибудь? Так прости меня, дуру старую! Прости, ради Христа! Занят ты, мне Леша говорит, и молодец, учись, учись. Ты ведь такой умненький был у меня, я ведь не отговариваю… Но приехал бы на денек. Мне хоть разок поглядеть на тебя, полюбоваться! Ты наверно такой красивый стал, наверно невесты за тобой бегают. Или может женился уже на той девушке, Настеньке? Вот бы мне посмотреть на вас, порадоваться. А может и деток еще ваших дождусь… Приедь хоть на денек… или хоть письмецо пришли с фотографией, мне все радость будет… Витенька, я каждый день молюсь за тебя Христу и Пресвятой Богородице, чтобы тебя охранили от недоброго всякого, чтобы здоровым был. Про себя я много в письмах писала тебе, как живу, как дела у нас. Ты знаешь как у нас тут, скучно, может, я понимаю. Но все равно, приехал бы хоть на денек… Прости если гостинцев тебе не могу купить, только, что соберу здесь сама. Ведь у нас тут в деревне и нет ничего такого, что у вас в городе. Только ягодки с огорода или в лесу собираю, какие найду, я помню, ты любил их. И пирожки мои любил, все прибегал когда с мальчишками гулял здесь: «Баба, дай пирожков, мы с ребятами поесть хотим». Брал пирожки и убегал опять гулять, а я на тебя с крыльца смотрела…
Говорила она все тише, все длиннее становились паузы в словах, глаза закрывались, дыхание стало глубоким, она задремала.
И вот видит она, что стоит на улице, а вокруг тепло, и солнышко светит, как летом. Жужжат вокруг пчелы и мухи, на деревьях зеленые листочки переливаются, трава высокая, по колено и мягкая-мягкая. И себя видит, что не старуха она, а молодая женщина, ей лет тридцать, наверно, не больше. Вот открывает она калитку и идет от дому, а перед ней широкий луг и до самого горизонта. Трава на нем высокая, колосится, и цветов видимо-невидимо: клевер, ирис, одуванчики, васильки, ромашки, анютины глазки, фиалки, кипрей раскиданы узором по всему полю. И на лугу том всюду люди — ходят, гуляют, некоторые траву косят, может и коров пасут. Много людей и все вроде свои, знакомые.
Вот Григорий, такой же плешивый и седой. Тепло, а он в фуфайке бредет, на плече кнут, а в кармане початая бутылка. Она машет ему, а он ей в ответ и говорит что-то хриплым голосом, но она не слушает и идет дальше. Вот Акулина покойная, что жила через три дома от нее, идет мимо, молодая, веселая. В старости ее согнуло всю, а тут она стройная и красивая девушка, на голове венок из желтых одуванчиков, она смеется и машет ей. А вот и Коленька ее, молодой совсем, такой как вернулся из армии и они только поженились. Идет в белой майке, на штанах солдатский ремень с квадратной желтой бляхой, а на голове черная кепка, из-под которой выбился золотистый от солнца чубчик. Он смеется ей и лукаво подмигивает глазом: «Пойдем, Варенька, вон там стог сена свежего, пойдем туда!» Варвара Федоровна прыскает от смеха, краснеет и машет на него рукой: «Ишь, чего удумал, дурак! Вот никуда с тобой не пойду!»
Дальше она видит: идут втроем Клавдия, Настасья и Люся Тюрина. Клаша и Настя молодые, сильные, ей под стать, в белых рубашках и сарафанах, как носили раньше, еще в ее юности. Они веселые, говорят о чем-то и глядят на нее, а Люся старая, как и теперь, в своей грязной бежевой куртке и в валенках с галошами, а на голове черная ушастая шапка, подвязанная на беззубом подбородке. Семенит рядом с Клавдией и Настасьей и
