когда мы его похоронили. Она дала мне в долг слишком много горьких переживаний. Наступила пора исправить эту несправедливость.
Через некоторое время я снизила скорость почти до нуля, уверенная, что еду к цели и что чем дальше оттяну встречу с ней, тем лучше она ляжет на рану, лучше исправит все ее ошибки и мои молчания. Шоссе казалось мне скользким, как лед, автомобили сигналили и обгоняли нас, пока я развлекала себя мыслью, что это была последняя услуга, которой она может от меня требовать за счет своего пропавшего брата. Так я по крайней мере хотела думать.
А потом темнота. Сначала я ее не заметила. Должно быть, в какой-то момент небо передумало и без единого слова и потихоньку закрыло лицо полупрозрачной тканью, как утомленная вдова в многолюдной церкви. На электронных часах над рулем, в полной темноте, светилось 15:20. Время неправильное, как одежда не того цвета на похоронах. Неужели они действительно так жили – она и тот татуированный джинн? Без времени? Никому не пришло в голову правильно поставить часы в машине? Одновременно меня нервировало и то, что она по-прежнему безответственна, и то, что это меня по-прежнему задевает. Я предположила, что неправильно оценила время, которое провела в ресторане, ожидая, когда она сдаст смену. Должно быть, уже тогда был день, если сейчас так темно.
«Который час?» – спросила я.
«А что, ты разве куда-то спешишь?»
«Часы в машине идут неправильно».
Лейла потянулась и посмотрела на часы, с выражением лица как у матери, которая смотрит под кровать, чтобы успокоить меня, что там нет чудища.
«Что не так? Минуту туда, минуту сюда. Не будь такой обсессивной». Обсессивная. Одно из ее слов. Тогда, перед поступлением на факультет, когда я думала, что беременна. «Не будь такой обсессивной, Сара». Мы сидим в туалете какого-то кафе и ждем, когда на палочке появится знак. Нет, еще раньше, до палочки, когда мы готовились к контрольной по химии. Я злилась, потому что она не могла успокоиться и начать учить. «Не будь такой обсессивной», – сказала она мне. Или, может, до этого, задолго до этого? Может быть, я всегда была для нее обсессивной. Потом я уехала в Дублин, познакомилась с Майклом и начала говорить ее языком. «Не будь обсессивным», – говорила я ему, не раздумывая и одновременно чувствуя, что я будто что-то украла, что-то такое, что, я уверена, мне было не нужно. Я принесла на себе кусочки Лейлы, крохотных насекомых, которые проникли ко мне в сумку, в карманы, в штанины и которые скрывали перед Майклом свою истинную природу. Наш первый выход: исландский фильм, который мы оба якобы понимали. «Что, ты, похоже, разбираешься в искусстве?» – спрашивала я его. Я стояла на тротуаре, подвернув ступню, и снисходительно смотрела на него. И он это любил, любил Лейлу во мне, хотя никогда с ней не был знаком. Она и его получила.
«Лейла, – сказала я, пытаясь призвать на помощь терпение и вспомнив, что нам уже за тридцать. – Посмотри в окно».
«Господи, ты такая странная! Я думала, что тебя этот твой Белфаст немного исправил».
«Дублин», – поправила я ее.
«Дублин. Все равно… На что посмотреть? Вон корова. Привет, корова!» – закричала она, а я едва сдержалась, чтобы не улыбнуться.
«Оставь в покое корову, посмотри, как стемнело. Не может быть, что сейчас три часа дня. По крайней мере семь», – сказала я, на что она закатила глаза.
«Какая разница, три или семь?»
Теперь и она занервничала, что показалось нехорошим знаком. Наверное, нужно было засмеяться на ту корову. Я не видела Лейлу двенадцать лет, но по-прежнему боялась некоторых ее реакций. Словно я когда-то в детстве переболела почти летальным вирусом, который сейчас возвращался. Я не могла защититься от этого жалкого страха – что она меня бросит, что поймет мою истинную природу и передумает. Первая неделя в школе, скажу что-нибудь глупое – и она сядет рядом с кем-то другим. Вся жизнь будет другой. И по-прежнему боялась. Даже тогда в машине, когда она действовала мне на нервы, так же как и все бывшие Лейлы, и вместе с тем пугала, как совершенно чужой человек, от которого неизвестно чего можно ждать. Кто была та женщина в автомобиле рядом со мной? Кто была я? Или, может быть, это были мы? Настоящие мы, если такие существуют – тихие призраки в густой темноте, а все остальное было кукольным спектаклем.
«Когда ты последний раз была в Боснии?» – спросила она меня. Голос был более глубоким, будто бы она подыскивала достаточно простые слова, чтобы объяснить мне какую-то великую истину.
«Раньше… Не знаю. Не помню. Давно», – сказала я. Я не хотела признаваться, что считала годы.
«О’кей, но хотя бы примерно…»
«Как это связано с часами в машине?»
Она достала из сумки маленькую «Моторолу». Разумеется, подумала я, у нее все еще раскладной телефон с большой кнопкой, для пенсионеров. Дико круто. Мы все дураки со своей тачскрин-техникой.
«Не помню даже, когда я в последний раз видела такой телефон», – сказала я и улыбнулась. Она опять закатила глаза. На этот раз настолько явно, что я на мгновение почувствовала себя так же, как бестолковый папа какой-нибудь крутой девочки-тинейджера.
«Ты права, часы врут», – сказала она, поморщившись.
«Разумеется, я права».
Она открыла «Моторолу» и показала мне маленький зеленый экран: «Трех еще нет – 14 и 58».
Я затормозила так резко, что телефон выпал у нее из руки.
Она засмеялась.
«Лейла, не валяй дурака. Который час?»
«Какого хера, Сара? Успокойся».
«Лейла. Сколько времени?»
Она проверила макияж в зеркале заднего вида и сказала: «Я сейчас вспомнила учительницу сербского, которая нас заставляла говорить час вместо сат, помнишь? Сколькоу часоу?»
Лейла улыбнулась и принялась тюкать кнопки в своей допотопной «Мотороле», как будто так и надо. Я подумала, что она не в своем уме, я должна была это предположить еще в Дублине, когда она позвонила. У Лейлы психические отклонения. А я дура, которая везет ее в машине в полной темноте.
Я отстегнула ремень и стала рыться в сумке, пока не нашла свой телефон. Он-то, во всяком случае, был умным. Возможно, все вокруг меня ненормальное: Лейла, ее мобильник из прошлого века, автомобиль, корова… все, но только не мой телефон. Нет, он из Дублина. На него я еще могу рассчитывать.
Так я думала, пока не увидела, что она была, как всегда, права. Сейчас три часа дня. Даже в моем умном телефоне. Снаружи была полная темнота. Время от времени нас обгоняла какая-нибудь машина, свет фар рассекал тьму, кто-нибудь нам гудел или выкрикивал ругательство, а потом снова исчезал в ночи.
«Велкам бэк», – тихо сказала Лейла. Поняла мой ужас. Ее глаза, пусть и под фальшивой синевой контактных линз, были чем-то, что я могла узнать. Она вернула мне ту Лейлу, которая жила в моей голове, которой мне не хватало и которая после всего этого цирка увидела, что теперь уже хватит, что она нужна мне нормальной, понимающей мои страхи. Должно быть, она поняла, что я действительно потеряна, что я не притворялась. Что я забыла все: ее и Армина, Боснию. Эту темноту.
«Но в Мостаре…» – сказала я умоляюще. Нас обогнала машина и несколько раз посигналила. Водитель показал мне средний палец.
«Чем ближе к морю, тем меньше, – сказала Лейла, – поэтому я и уехала туда. Внутри хуже всего. Не видишь
