быть человеком.
Я предпочел бы быть дымом, прокрадываться в ваши легкие и слушать хрипы изнутри. Я был бы запахом ваших волос.
Но все, что может делать человек – наблюдать.
Каждый пожар неповторим. Каждым я восхищаюсь, как произведением искусства. Мог бы снимать их на камеру, но изображение не передавало бы всех чувств, которые я испытывал, глядя на огонь. Все, что мне было нужно – мои ощущения и память.
И я вовсе не думаю об этом постоянно.
Недумаюобэтомнедумаюобэтомне…
Вечером я ехал домой, пытаясь уловить в тихом бормотании радио волшебное слово.
– …в доме на пересечении улиц Смит и Вессон, на месте происшествия уже работают пожарные.
Место происшествия… Это скучное словосочетание совершенно не подходит, чтобы описать изящество пожара.
Я снова стоял среди людей, они смотрели на огонь и боялись его, красные отблески странно искажали их лица. Это нечто волнующее – видеть, как огонь отражается в чьих-то глазах. Пламя вокруг, пламя внутри – попробуй отличить.
Слишком увлекся зрелищем и сразу не сообразил, что стою напротив собственного дома. Мой этаж, моя квартира – все в огне. Это день действительно был особенным, потому что я потерял дом и все вещи, к которым был привязан. Глядя на выползающие из окон медлительными жирными змеями столбы дыма, я чувствовал себя так, будто лучший друг предал меня. Но, стоит признать, сделал это красиво.
F – История вторая: дурная привычка
«12 июля. Первый день без смерти. Чувствую себя хорошо, погода отличная».
Адель не знала глубинных причин своего странного увлечения и никогда не интересовалась ими. Зато прекрасно помнила момент, когда страсть, ставшая позже едва ли не движущей силой ее жизни, впервые проявила себя. Возвращаясь из университета, она стала свидетелем аварии. Это было… громко и быстро. Само столкновение – лишь один миг, который она даже не успела толком запечатлеть в памяти. Что-то гремело, дымилось, кто-то кричал, а Адель просто смотрела на распростершегося на земле человека. Он истекал кровью, дышал тяжело и хрипло, вокруг искрили на солнце усыпавшие асфальт осколки стекла. Очарованная этим зрелищем, она включила камеру, так кстати оказавшуюся в сумке. Глаза крупным планом, в них такое выражение ужаса, что дух захватывало. «У меня из груди торчит кусок металла, сейчас я умру», – подумала Адель, пытаясь представить себя на месте этого человека. Себя с таким же взглядом.
Через день она нарочно врезалась на перекрестке в проезжавшую машину. Почти не пострадала, и это заставляло ее чувствовать одновременно разочарование и облегчение. Умирать ей пока не хотелось, но, отделавшись тремя ссадинами, она не могла понять то отчаяние, которое испытывает человек, осознавая, что жить ему осталось несколько секунд.
«15 июля. Четвертый день без смерти. Ощущаю легкое беспокойство, снова начала курить».
Заменить одну вредную привычку другой – говорят, это помогает. Адель считала дни и сигареты и тупо пялилась в экран телевизора, но ее мысли были заняты одним.
Игра требовала изобретательности. Чуть отклонишься от сценария – умрешь по-настоящему. Придерживаешься правил – подходишь опасно близко к грани, позволяющей почувствовать себя почти мертвым. Адель всегда хотела увидеть себя со стороны бездыханной, бледной и прекрасной, какой не могла стать при жизни, пока кровь исправно циркулировала по телу, но даже приблизиться к этой мечте оказалось не так просто.
Она поняла это, когда пыталась установить камеру на крыше гаража. В ее воображении вид сверху был живописным: неестественные изгибы упавшего тела и снующие вокруг кругляши зонтиков. На деле же вышла лужа с отражением ближайших зданий и случайно попавший в кадр носок ее ботинка.
Тогда Адель впервые задумалась о поисках партнера.
«20 июля. Девятый день без смерти. В зеркале видела себя с разбитой губой и роскошным фиолетовым синяком на скуле. Ничего этого не было, разумеется».
Первый был славным парнем. Достаточно романтичным, чтобы в День святого Валентина стащить с кафедры патанатомии человеческое сердце в баночке, но слишком осторожным, чтобы разнообразить свою жизнь игрой в том виде, в каком ее предпочитала Адель. Это была его идея – использовать грим и кое-какие спецэффекты. Поначалу наполненная кровью ванна и элегантно проглядывающие сквозь разодранную плоть кости казались чем-то экзотическим и потому интересным, но искусственная кровь пахла совсем не так, как настоящая, а он, загримированный под жертву крушения поезда, выглядел тошнотворно счастливым. Без правильных ощущений, физических и душевных, оставалась лишь пустая театральщина, и после полутора месяцев пытки ненатуральностью Адель бросила его, с трудом поборов желание напоследок исполосовать бритвой это вечно улыбающееся лицо.
«23 июля. Двенадцатый день без смерти. Странная слабость, будто все тело размякло, приходится прилагать невероятные усилия, чтобы дойти до туалета или поднять кружку. Четыре дня назад оставила на столе яблоко, оно уже подгнило и пахнет. Пустяк, но приятно».
Той ночью Адель смотрела какой-то глупый ужастик. Сюжета не уловила – там и не было ничего, кроме разбросанных по полу кусков тел, потоков крови и наигранных воплей ужаса. Весь этот бред гротескно перемешался в ее голове с рекламой прокладок и зубной пасты. Ей снилась безглазая голова женщины, усердно давящая тюбик зубами. Паста пузырями разлеталась вокруг, как в невесомости.
Иногда Адель включала видеозапись той самой аварии и выкручивала громкость на максимум. По всей квартире звучали прерывистые хрипы. Она думала о том, с каким трудом человеку может даваться что-то настолько простое и естественное – вдох, выдох, вдох, выдох…
«25 июля. Четырнадцатый день без смерти. Прошло всего две недели, а мне кажется, что несколько десятков лет. Чувствую себя такой дряхлой, будто вот-вот начну рассыпаться на части».
Второй был грандиозен. Он держал ее голову под водой или душил, пока она не теряла сознание. Ей нравились следы его рук на шее, а ему нравилась игра, и это взаимное удовольствие делало их жизнь ярче. После инсценировки смерти от пыток гвоздями и прочими приятно-острыми предметами, где обе стороны отыграли свои роли безупречно, Адель была уверена, что они созданы друг для друга. Тогда она предложила ему особенный сценарий, в котором должна была изображать несчастную, очнувшуюся на столе прямо во время вскрытия.
Поначалу все было идеально: холодная комната, яркий белый свет и стерильные инструменты, мелодично гремящие о лоток… Потом до нее дошло, почему он так любил эту игру. Гребаный садист едва не выпотрошил ее на самом деле.
Он не понимал сути имитации смерти. Фантазия, а не боль – вот что было важно.
Любви пришел конец, а Адель сообразила, что пора завязывать.
