Я слышал, что он с кем-то беседует в холле: шепчется, понизив голос, как заговорщик. Но тут же он вернулся в сопровождении ассистентки.
– Мисс Тобин намеревается присутствовать на сеансе, если вы ничего не имеете против. Я всегда предпочитаю, чтобы на сеансе присутствовал кто-нибудь третий – незаинтересованная сторона. Да, кстати, это рекомендованная процедура, но только в том случае, если у вас нет против нее сильного предубеждения.
– Ладно, – после некоторых колебаний пробормотал я, встревоженный мыслью о том, что под гипнозом могу упомянуть интимную роль, которую ассистентка Сомервиля играла в моих грезах.
Я поглядел на девицу. Она покорно сидела, закинув ногу на ногу, сложив изящные руки на коленях, и дожидалась инструкций, которые должны были последовать в зависимости от моего решения. Наши глаза встретились, и она улыбнулась мне – достаточно вызывающе, как будто провоцируя на отказ от ее участия в сеансе.
– Должен разъяснить вам, что мисс Тобин также готовится стать гипнотерапевтом. Разумеется, вы вправе рассчитывать на ее скромность.
– Да нет, просто я не думал, что будет кто-нибудь еще, – весьма вяло возразил я.
– Вспомните, о чем я говорил вам вчера: под гипнозом не может произойти ничего такого, что было бы для вас нежеланным. Если бы мне даже вздумалось заставить вас сделать что-нибудь против вашей воли, это только привело бы к моментальному выходу из гипнотического состояния. Все держится на вашем внутреннем согласии.
– Что ж, – вздохнул я, – не имею возражений.
Да и какое это имело значение? Все равно он мог бы потом предоставить в ее распоряжение результаты сеанса.
– Что касается меня, то я готов, – произнес я с некоторой даже удалью.
Все началось с серии черных полос на белом фоне. В рамке это выглядело бы как одна из картин, висящих на противоположной стене. Я хотел бы спросить у Сомервиля, много ли он выложил за такую штуковину, но потом решил, что шутки сейчас не к месту.
Мне было велено встать лицом к экрану так, чтобы моя переносица находилась на одной линии с его геометрическим центром. Мне объяснили, что, если я сделаю шаг вперед или назад, пусть и самый малый, на экране будет отражен уровень «позиционного отклонения». Я заподозрил, что это чистый розыгрыш, но Сомервиль вроде бы держался весьма серьезно.
Я стоял в нескольких дюймах от стены по стойке «смирно», голова была при этом чуть откинута назад.
– Закройте глаза, – эти слова прозвучали как приказ. – Начинайте дышать глубоко, вдох и выдох, вдох и выдох. Хорошо. Теперь внимательно слушайте то, что я вам сейчас скажу. Это всего лишь тест на вашу способность расслабиться.
Он начал говорить тише и не столь настойчиво, делая между предложениями долгие паузы.
– Представьте себе... я хочу, чтобы вы представили себе, будто вы стоите на вершине башни... высоко-высоко... Вы улавливаете?
– Думаю, да.
Я почувствовал, как его руки легли мне на плечи.
– Нет никакой опасности... нет никакой причины беспокоиться... вы не упадете. Я стою у вас за спиной. Сейчас я уберу руки, и вы почувствуете, что вас качнет назад. Ну вот... Я хочу, чтобы вы успокоились... совершенно расслабились... расслабились... полностью успокоились...
Минуту-другую спустя – Сомервиль между тем молчал – я почувствовал, что меня начало покачивать.
– Ну вот, – в его голосе послышались нотки удовлетворения. – Вы начинаете расслабляться. На экране три, а вот уже четыре дюйма. Это хорошо... Вы чувствуете себя очень расслабившимся... вы слегка покачиваетесь... вы очень расслаблены... вас чуть покачивает...
Вопреки всем моим попыткам, главным образом непроизвольным, держаться прямо, я почувствовал, что клонюсь все сильнее и сильнее. Клонюсь назад.
– Вы клонитесь назад, – теперь его голос вновь зазвучал тверже. – Назад... клонитесь... назад, вы клонитесь теперь назад...
Я потерял равновесие и переставил ногу назад, чтобы не упасть, но мне не о чем было беспокоиться – Сомервиль держал меня за плечи. Борясь за то, чтобы не упасть, я уловил на мгновение легкий запах миндаля.
– Хорошо, Мартин. Прекрасно вы это проделали. А сейчас можете сесть.
Я вернулся в кресло, чувствуя почему-то сильнейшее удовлетворение, как будто мне удалось совершить нечто куда более сложное, нежели не свалиться с ног. Я поглядел туда, где сидела девица. Она углубилась в какую-то книгу и явно не обращала внимания, ни малейшего внимания на то, что происходило в кабинете. Отсутствие ее интереса к происходящему успокаивало и вместе с тем озадачивало и обижало.
Сомервиль сел напротив меня. Перед началом самого гипнотического сеанса нам предстоял еще один тест. Он попросил меня сцепить пальцы обеих рук и сконцентрироваться на этом, сцепить их как можно прочнее и сильнее.
– Мне хочется, чтобы вы ощутили, – сказал он низким и сочным голосом, – что все ваши пальцы соединились, срослись воедино, сплавились в единое целое. Пожалуйста, сосредоточьтесь на этом. Не отвлекайтесь ни на мгновение от ваших рук ни мыслью, ни взглядом. По мере концентрации вы почувствуете, что зазор между пальцами становится все меньше и меньше... пальцы соединяются... все прочнее и прочнее... А пока это происходит, тело ваше становится все более расслабленным... спокойным и расслабленным. Сейчас я попрошу вас разъединить руки. Сейчас попрошу, но еще не попросил. Вам будет довольно трудно сделать это... Но потом я скажу: «Свобода» – и в то же мгновение ваши пальцы расслабятся, а вы почувствуете себя свободно и легко. А пока держите их вместе... сильнее и сильнее... они врастают друг в друга. А сейчас разъединяйте!
Я попытался разжать руки – попытался как только мог, но мне это не удалось. Я еще, помню, подумал: «Что за ерунда?» Но пальцы оставались как будто склеенными.
– Свобода, – произнес Сомервиль, и пальцы отпрянули друг от друга, как случайно столкнувшиеся на улице старинные враги.
– Ничего себе, – я рассмеялся главным образом от удивления. Но испытывал я и некоторое смущение, как будто стал жертвой неожиданной шутки.
– Вы вели себя совершенно естественно, и вам ни о чем не надо беспокоиться. Все это время вы бодрствовали, вы осознавали все, что делали, и все-таки проявили способность расслабиться. Все дело в расслаблении, Мартин. В нем вся загвоздка.
Но я по-прежнему относился к происходящему с определенным недоверием.
В гипнотической технике Сомервиля не было ничего таинственного – ни пронизывающих взглядов, ни эзотерических пассов. Он работал голосом, подгадывая так, чтобы каждая фраза приходилась на мой вдох или выдох. Это было трудно, это было несколько навязчиво, но ни в коем случае не невыносимо. Звук был хорошо темперирован, даже сейчас он стоит у меня в ушах – исполненный благородства и нежности голос, каждым слогом, не говоря уж о слове, обещающий осторожно и безопасно перевести слушателя на другой берег, в то место, откуда навеки изгнаны тоска и боль. Но какая-то часть моего сознания противилась этому приглашению. И Сомервиль наверняка сознавал это. Он еще раз поговорил со мной о мотивации и в конце концов убедил, что, если я хочу успеха процедуры, мне нужно расслабиться и всецело положиться на него.
