лбу градом катится пот. Обмякнув, он валится на палубу.
3
ШЭЙ
Наконец звонит телефон.
Мама бросается к нему так поспешно, что чуть не падает, я бегу следом.
— Алло? Алло?
Лицо ее расплывается в улыбке, она показывает мне большой палец.
— Слава богу. Да. Все нормально? — Слушает. — Приезжайте к нам. Мы приготовим комнату. — Снова слушает. — Ладно, предложение остается в силе. Да, хорошо. Любим вас, Дэйви. Пока.
Она вешает трубку, стоит, опустив голову и не говоря ни слова.
— Ну? Рассказывай! — требую я.
Но она не в состоянии говорить. Все эти долгие часы она и слезинки не проронила, а сейчас плачет.
— Расскажи!
Она судорожно вздыхает и поднимает взгляд.
— У них все в порядке. Маленькая Шона сломала ногу, когда спасались от огня, и Дейви думает, что от их дома ничего не осталось. Но они в порядке.
— И? Они не приедут к нам?
— Нет. — Она хмурится сквозь слезы. — Он говорит, что не может долго разговаривать, что другие ждут в очереди к телефону. Говорит, что пока вроде бы придется остаться в Абердине. Не представляю почему. Ему там никогда не нравилось.
— Что ж, если не считать сломанной ноги, у них все нормально. Это главное, не так ли?
— Да. Конечно. — Мама все еще плачет и обнимает меня.
Мы перекусываем и ложимся. Вместе, в мамину постель, и даже во сне она крепко сжимает мою руку.
4
КЕЛЛИ
Значит, это Абердин.
Сначала я брожу в районе доков. Подъезжает вереница машин «Скорой помощи», они несутся к порту, завывая сиренами. Потом доктора и медсестры разбираются, кого увозить в первую очередь; врачи выглядят не так, как те, под землей, и, похоже, действительно беспокоятся о людях и хотят им помочь.
С меня достаточно криков и боли, пострадавших и умирающих. Хочу уйти отсюда. Я не нашла никого знакомого по подземелью, но они все ходили там в защитных костюмах, поэтому трудно кого-то опознать. Первый может быть где угодно и кем угодно. Если захочет смешаться с толпой и исчезнуть отсюда, может изменить походку и пройти мимо меня, а я его даже не узнаю. Болтаться здесь смысла нет.
Можно посмотреть город.
Вдали от всех этих криков вижу скопления высоких, впечатляющих зданий. Они белые или кремовые и построены из чего-то вроде камня. В ясном небе солнце клонится к закату, и там, где оно бросает свои лучи на стены зданий, они искрятся серебряной волшебной ПЫЛЬЮ.
Прохожу по улицам с магазинами и ресторанчиками. Разве возможно чувствовать голод, когда не в состоянии есть? Кажется, да. Смотрю, как люди ужинают в кафе, и мне хочется чего-нибудь попробовать. Они меня не видят: могу взять кусок с их тарелки, откусить, оставить себе, если понравится. Но, конечно, мне не удастся что-нибудь ухватить. В пиццерии собралась целая семья. Мама, красивая, как с картинки, папа и четверо детей — от младенца до подростка моих лет. Усаживаюсь с ними за стол и представляю, что это — мои родители, мои братья и сестры.
Очень быстро понимаю, что веду себя неправильно и не по-взрослому. Уже темнеет, и я ухожу. Мне все это кажется неправильным — хорошо одетые люди, ужинающие, улыбающиеся и болтающие друг с другом. Бреду от них прочь, во тьму улиц.
Под мостом группка подростков пускает по кругу бутылку, С ними девочка; они протягивают бутылку и ей, гогочут, когда она делает глоток.
Здесь я чувствую себя более уверенно и останавливаюсь, чтобы подумать.
Что дальше? Я могу пойти куда захочу и увидеть сс что захочу. Никто не сможет ни схватить меня, и остановить. Меня даже не видят. Единственный, то сумел, — тот умирающий мужчина на острове.
Не в силах удержаться, чтобы не попробовать еще раз, машу рукой перед лицом девчонки. Никакого эффекта. Она начинает валиться на одну сторону, потом вздрагивает и старается сидеть прямо. Один из мальчишек помогает ей и кладет руку на плечи. Она пьяна. Решили напоить ее специально.
Тот, что обнял девчонку, принимается целовать ее, и я прихожу в ярость. Все это гадко.
Прекрати! — кричу я ему изо всех сил. И он замирает, взгляд становится озадаченным. Приятели над ним хохочут, и другой подросток протягивает руку к девочке и тянет ее к себе.
Меня охватывает жгучая ненависть, яростная и неудержимая. И я бросаюсь на него, точнее, в него.
Остальные мальчишки кричат, вскакивают и убегают, девчонка, шатаясь, спешит за ними.
Ощущаю жар и вижу, как вспыхивает пламя.
Парень вопит. Огонь, вырвавшийся изнутри его тела, охватывает его сразу и всего.
Он стоит, потом делает шаг к кромке воды, но пламя пожирает его прежде, чем он успевает сделать следующий.
Он падает.
5
ШЭЙ
Сначала подъезжает школьный автобус, потом появляется Дункан, словно он прятался где-то за углом, пока не увидел, что идет автобус.
Он на костылях? Значит, действительно был у меня в руках. Должно быть, мой сапог хорошо поработал над его ступней.
Дункан старается не смотреть на меня. Нос заклеен пластырем, лицо покрыто синяками. Вокруг толпятся ребята. Дункан принимается нести чушь о том, как застукал грабителей, забравшихся к нему в дом, и что им досталось даже больше, чем ему. Все восхищены.
Ага. Словно желая удостовериться, что я не собираюсь разоблачать его, он смотрит на меня через плечо, когда мы рассаживаемся в автобусе, и приподнимает одну — не распухшую — бровь. Я ему слегка киваю.
Парень полный ублюдок, это совершенно ясно. Он доставал меня с самого моего приезда сюда и вел себя все хуже. Он, по-видимому, опасен.
Не знаю, что бы он сделал со мною, если бы мог. Хотя внутри остается неприятное ощущение, что, не ударь я его коленом в магазине, ничего бы дальше не случилось. Что я пересекла некую грань, за которой он тоже позволил себе лишнее. Это, конечно, не оправдывало его, но раньше Дункан не заходил дальше издевательств на словах.
Но то, что сделал с ним Кай, до сих пор шокирует меня. Если бы он не забил Дункана до полусмерти, мы могли бы вызвать полицию, и, вероятно, этого урода упекли бы в камеру. А теперь я чувствую, что он замышляет что-то против меня. Не нравится мне это.
— Шэй! — Я оборачиваюсь. Это Эми, и она не числится в моих друзьях. Улыбается.
— Да?
— Расскажи, что за парень был с тобой в воскресенье? Он хорош.
Множество глаз оборачивается в мою сторону.
— Не
