же Петухов, который занимается починкой институтских замков, изготовляет новые сейфовые замки. Для кого? — Иван развел руками. — Неизвестно… Но делает он их немало. Тем паче, что делает из готовых штампованных деталей… Еще пример. Мне нужны были дюралевые уголки. На складе их не было. А у Петухова лежали уголки для аквариума, который он подрядился сделать кому-то за деньги. Я попытался у него взять эти уголки, не тут-то было: не отдал. А Никанор Никанорович его поддержал.
Иван передохнул, поправил упавшие на лоб волосы и устремил взгляд на президиум.
— Теперь хочу сказать о другом. Мы работаем каждый сам по себе, у нас нет зажигателя, нет двигателя.
Уверов приподнял брови, пытаясь понять, к чему клонит оратор. Голубев и Кочкарев насторожились.
— Я говорю о двигателе наших сердец, нашего мастерства, — продолжал Буданов. — Этот двигатель обязаны знать все. Имя ему — соцсоревнование. К сожалению, его у нас нет. Что же, в Америку за ним ехать или оглядеться, быть может, вокруг? Это же наше кровное дело, и организовать его не представляет трудностей. Давайте вместе возьмемся! Призываем партбюро и местком. С вашей помощью мы это сделаем. Надо же зажечь людей, расшевелить их, дать им перспективу в труде.
Раиса Ивановна Руднева с интересом смотрела на Буданова, ей нравился этот рабочий с простым одухотворенным липом. А как страстно, смело он говорит! Молодец! Вначале она записывала отдельные мысли его речи, но, увлекшись, забыла об этом и, вся подавшись вперед, ловила каждое слово Буданова.
Сидевший с ней рядом Александр Максимович Уверов при каждом новом аргументе Буданова одобрительно кивал головой.
Голубев смотрел на него с тем любопытством, с каким смотрят на что-то редкое.
— Вы, Никанор Никанорович, запрещаете рассуждать и мыслить, — сказал Буданов, в упор глядя на Кочкарева. — По каким это вы законам действуете? Пора с этим кончать… Хотите работать — перемените характер, измените отношение и к нам и к делу. Будет трудно — мы вам поможем. А так, сами понимаете, какой из вас руководитель?
Иван сел на свой верстак. Ему как-то сразу стало легко после того, как он высказал все, что наболело на душе.
Поднялся Москаленко. По тому, как дрожала его худая рука, чувствовалось, что он волнуется. Лицо старика было строгим.
— Сорок лет работаю, — начал он тихим голосом, — пять сыновей вырастил, везде мне верили, а этот… — он кивнул на Кочкарева. — Только я положу молоток, перестану стучать, как он уже бежит смотреть, почему я перестал работать. — Он хотел добавить еще что-то, но безнадежно махнул рукой и разобиженный сел на свое место.
Потом говорили Ремизов, Куницын, Голубенко, и картина прояснялась все больше.
Для Уверова все, что он услышал на собрании, было полной неожиданностью. В душе он чувствовал, что рабочие правы. Но он предпочел не торопиться с выводами. Надо не спеша во всем разобраться, а не рубить сплеча.
Он медленно встал.
— Нет основания не верить словам, высказанным здесь в адрес Кочкарева. — Он провел рукой по седеющим волосам, продолговатое, с тонкими чертами лицо его было возбуждено. — Вам, Никанор Никанорович, следует учесть: если так будет продолжаться, произойдет катастрофа. Катастрофа лично для вас, — подчеркнул он. Размеренный тон говорил о его сдержанности.
Уверов не хотел преждевременно разжигать страсти, поэтому он наклонился к Никанору Никаноровичу и тихо сказал ему, чтоб тот в заключительном слове не лез в драку.
Раиса Ивановна, взволнованная собранием, тоже хотела выступить и как следует отчитать Никанора Никаноровича, но Уверов остановил и ее: предложил поговорить с Кочкаревым наедине, в его кабинете, а не при всем честном народе.
Голубев от выступления отказался, и председатель предоставил заключительное слово Кочкареву.
Никанор Никанорович тяжело поднялся, глядя себе под ноги, подошел к столу.
— Я не против критики, — начал он, — но в том, что говорил Буданов, надо разобраться. — Он повернулся к президиуму. — Во-первых, шкаф… Действительно, по разрешению главного инженера в столярной мастерской из отходов был изготовлен кухонный шкаф. Делали мне его рабочие в неурочное время. Я заплатил им за это деньги. Из своего кармана. Что касается замков, изготовляемых Петуховым, то вы знаете, что он исправляет и изготовляет замки для нужд института. Ничего нет удивительного, что он оказал нам услугу: сходил на завод, где раньше работал, отобрал бракованные детали и принес, чтоб использовать для дела. — Кочкарев помолчал, потом через силу улыбнулся. — Уголки? Не знаю, стоило ли об этом говорить? Человек заготовил уголки… Откуда Буданов взял, что для аквариума? У нас проходит уйма дюралевых уголков для разных нужд. Нехорошо было бы отбирать у человека детали, над которыми он уже работал…
Несколько секунд Никанор Никанорович помедлил и затем продолжал уже более уверенно:
— Я не знаю, почему каждое мое требование у некоторых вызывает обиду. Рисуют меня бездушным администратором, а я еще и взысканий ни на кого не накладывал. — Он приложил руку к сердцу: — И, откровенно говоря, не люблю это делать. Что же касается моих замечаний, без этого, вы сами понимаете, нельзя… Теперь насчет недоделок и переделок. У нас не «серийка», а экспериментальное дело. Приходится ломать голову… Я не конструктор, да и у конструкторов бывают ошибки. На них, как говорят, учатся…
«Изворачивался или говорил правду?» — думал Уверов, глядя на шумно расходившихся рабочих. Когда мастерская опустела, он пригласил Раису Ивановну и Никанора Никаноровича в свой кабинет, чтобы обсудить случившееся в узком кругу.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
После собрания рабочие группами выходили из мастерской, оживленно обсуждая выступления. В темноте вспыхивали спички, светились огоньки папирос. Небо было заволочено тучами, сеял мелкий дождь.
Иван шел позади всех, в разговор не вмешивался. Он вдруг почувствовал, что страшно устал. После собрания на душе остался неприятный осадок. Иван сел на заднее сиденье троллейбуса и, не замечая пассажиров, уставился в одну точку: «Надо было просто сказать о недостатках, поделиться мыслями. А я сразу: если хотите работать… Нехорошо получилось. И критика не достигла цели. Кочкарев ее не принял. Но вместе с тем никто меня не остановил. Наоборот, поддержали. А эта молодая женщина, как ее?.. Кажется, Руднева. Как она смотрела на меня! Что ей понравилось в моем выступлении? Я говорил чересчур резко. А Кочкарев? Ну хитер! Изворачивался, пускал пыль в глаза… Ну ладно, поживем — увидим, кто кого».
Иван зябко передернул плечами, запахнул плащ. «Хотел меня подмять под себя, приласкать как глупенького, сделать своим соучастником, — возвращался он мыслью к Кочкареву. — Не на того напал!»
Иван посмотрел в окно. В новых домах ярко светились витрины магазинов. По асфальту мчались легковые машины. Он
