Книга Наше счастливое время - Кон Джиён

Утреннее пробуждение далось с трудом, голова раскалывалась. Золотые лучи, проникнув сквозь белые кружева штор, вытянулись до самой моей кровати. Я вдруг подумала: «А где я?» За окном виднелись ветви высокой магнолии. Однако вопрос «Что я делаю в своей комнате у матери в доме?» стал не таким насущным по сравнению с жуткой жаждой. Конечно, вспомнилось, как в этой комнате я впервые решилась покончить с жизнью, попытавшись перерезать вены на руках.

В детстве я ходила в католический храм и в анкете о семейном положении в графе «религия» писала, не задумываясь, «католичество». Сразу после рождения отец отнес меня в храм, и там мне дали имя Сильвия вместо Юджон. В те годы церковный устав строго запрещал проводить в храме отпевание самоубийцы. Потому что он считался убийцей, который покусился на жизнь, считая ее собственностью, но на самом деле дарованной Богом. На занятиях по библейским истинам монахиня объясняла, почему самоубийство считается убийством.

Начиная с «Поднимите руки, кто родился, потому что сам так решил!», затем – «Поднимите руки, кто сам решил, родиться ему мужчиной или женщиной!», и в завершение – «Кто из вас думает, что может умереть, когда ему захочется?» В пору взросления я страстно думала о самоубийстве. И в итоге решила, что у меня нет на это права. Я не знала, почему мой желудок не может переварить пищу и почему начинаются месячные. Не дано мне было знать, почему происходит расстройство кишечника и болит живот, отчего бьется сердце, почему гормоны, о которых нам рассказывали на уроках биологии, появляются и исчезают в определенное время. И, самое главное, не я вдохнула в себя жизнь. Выходит, мне – человеку – подвластно даже меньше, чем моему собственному мозгу… Прямо как у Декарта: «Я могу распоряжаться только своей мыслью», – эти слова были написаны на подставке для книг, которую я всегда носила с собой. А раз я не хозяйка сама себе, вот и получается: убить себя означает совершить убийство. К такому выводу пришла и я. Тем не менее в этой самой комнате я когда-то перерезала себе вены, чувствуя только одно: даже знание не может оградить от отчаянья. А еще я поняла, что Декарт был неправ: даже своими мыслями я не могла управлять, а обиднее всего было то, что все происходило совсем не так, как мне хотелось бы.

Захотелось попить хоть чего-нибудь, не важно, сока или воды, и я спустилась на первый этаж.

Когда я должна была перейти в старшие классы, отец купил участок земли в захолустье и построил дом, а теперь здесь ровными рядами выстроились высотки. В то время многоэтажек было немного, и в этой глухомани располагались многочисленные захудалые гостиницы, называвшиеся на старинный манер. Участок был куплен после того, как мой старший брат Юнсик стал жить отдельно, по-моему, в период новогодних праздников по лунному календарю.

Я по какому-то поручению пошла в дом, где жила семья старшего брата отца. Одна. Сейчас я не такая уж и высокая, но тогда для своего возраста я была рослой – гораздо выше ровесников. Еще когда я училась, кажется, в седьмом классе, и спешила куда-то по делам в легком летнем платьице, со мной заговорил какой-то мужчина в военной форме, от которого разило спиртным. «Эй, девушка! Ты не хочешь пойти со мной вон в то кафе и выпить чашечку чая?» На что я ответила: «Эй, дяденька! Я вообще-то школьница!» Он недоуменно посмотрел на меня, а затем, задрав глаза кверху, засмеялся, как бы говоря: «Что ты такое несешь…» Я тоже засмеялась. Вернувшись домой, рассказала об этом случае маме: «Мам, какой-то дядька приставал ко мне, кажется, военный…» Что именно она ответила, не помню… Но точно не похвалила. Сидевшие за обедом братья воскликнули: «Видно, перепил изрядно…»; «Может, у него не все дома?»; «А вдруг он сбежал из воинской части и хотел захватить в заложники ребенка?» Так они каждый по-своему подкололи меня. Если задуматься, уже тогда я вполне тянула на девушку со стройной талией и пусть не до конца оформившейся, но выпуклой грудью. Я уже была не ребенком, а подростком средних классов, поэтому меня даже несколько будоражил произошедший курьез со взрослым мужчиной, который пытался ухлестнуть за мной. Хотя впечатление было подпорчено тем, что им, как назло, оказался пьяный военный. Неужели это было моей судьбой?

Пока я спускалась по лестнице, мне опять вспомнился этот ублюдок, из-за которого я в конце концов отважилась расстаться с жизнью. Каждый раз, спускаясь по этим ступенькам, я прокручивала в голове различные варианты, что можно было бы сделать, чтобы умереть… Пойти на то или решиться на это… Почти спустившись, я услышала, как зазвонил телефон.

– Юджон? Еще спит, наверно. А! Вон она идет…

Мать передала мне трубку. Это был старший брат.

– Это я! – сказала я, а у брата вырвался длинный вздох. Я вздохнула следом.

– Ты помнишь, что вчера произошло? – спросил он после долгого молчания. Чувствовалось, что ему с трудом даются слова.

– Ага… Я благодарна тебе.

И опять до меня донесся тяжелый вздох.

– На этот раз я хотел устроить тебе хорошую взбучку, но прощу ради маминого дня рождения. А то она опять сляжет – после операции прошло всего полтора месяца… Из родни больше никому не сказал.

– Спасибо.

– И еще… Мы уже взрослые, и я не собирался этого говорить, но все же… Вечером все обсудим. Мама слаба, так что не натвори ничего, до вечера сиди тише мыши. Тете Монике я позвонил. Больше туда… как их там… к смертникам или еще к кому не езди. Хватит.

– С чего это вдруг?

Мой вопрос остался без ответа, брат положил трубку. Я хоть и поблагодарила его, но помнила отнюдь не все. Наливая себе сок, я тщетно пыталась напрячь память и выстроить события прошлой ночи. На встрече с одноклассниками мы выпивали: сначала в одном заведении, потом еще в одном, и еще… Потом меня кто-то удерживал, но я уперлась, что поеду сама, и села в машину. Это я помнила. Потом полицейский участок… Там я что-то вопила, надрывая глотку. Вспомнила! Коротышка следователь лет за пятьдесят начал выговаривать: «Где это видано, чтобы женщина напилась среди ночи… Таких перестрелять нужно». Вот на этих словах меня и прорвало… «Чего-чего?! Что вы там сказали?! Я хоть и правонарушитель, тем не менее у меня тоже гордость есть, я тоже личность! Как вы там сказали? Перестрелять? И это заявляет гражданский представитель власти?! Ну давай, выпусти мне кишки!» – орала я благим матом в полицейском участке. И потом, кажется, позвонила брату. А когда он приехал, стала допытываться, откуда он узнал, что я здесь оказалась… После чего полицейские, оглядываясь на брата, цокали и перешептывались – не сумасшедшая ли она? Я вспомнила, как это жутко меня разозлило. Сейчас я не могла поверить, что это была я. Ладно бы поворчать, так ведь перед людьми, и не просто перед людьми, а в полицейском участке… Надраться и орать как очумелая… Кажется, теперь мне будет стыдно показываться в районе Итэвона. В памяти постепенно прояснялись ночные события, опьянение постепенно отступало, как отлив, оголяющий почерневшие скалы на берегу.