Средства массовой информации вцепились в «первое в России убийство в „красной“ зоне» мертвой хваткой. Убийцу сразу же прозвали «Каширским Отелло», а его жертву, соответственно, «Каширской Джульеттой». Популярный психолог Адриан Переченский-Греню в беседе с корреспондентом «Молодежной правды» предположил, что врача мог спровоцировать на убийство тепловой удар, вызванный длительным пребыванием в защитном комбинезоне. «И это только первая ласточка! — предупредил Адриан. — Если в ближайшее время не будет разработана эффективная система внутреннего охлаждения защитных комбинезонов, то мир захлестнет волна медицинского насилия!». Данилову очень хотелось спросить у корифея психологии с двойной фамилией, как тот представляет себе эту самую систему. В виде ранца-холодильника? Или же охлаждающую установку придется возить за собой на колесах? А, может, нашить на комбинезоны кармашки для сухого льда? Так сухой лед проморозит насквозь, до костей… Идея из серии «наше дело прокукарекать — а там хоть не рассветай».
— А ведь я хорошо помню этого Незивайко! — вздыхала Ряжская. — Он перед самой пандемией приносил мне статью на рецензирование. Такой милый мальчик, прямо копия молодого Ди Каприо. Ну кто бы мог подумать? Ах, любовь, любовь, что ты делаешь с людьми?
— Ну какая же это любовь? — удивилась ассистент Погожина. — Когда любят — не бьют и уж, тем более, не душат.
— Сильные чувства, Инна Михайловна, часто толкают людей на безумные поступки… — Ряжская сначала закатила глаза и томно вздохнула, давая понять, что ей есть что вспомнить, а затем с сожалением посмотрела на Погожину — ну откуда тебе, серой мышке, знать про настоящие чувства?
— По этой истории еще и сериал снимут, попомните мои слова, — предсказал доцент Сааков. — Серий на двенадцать или шестнадцать, с Безруковым в главной роли! Я уже вижу финал… Присяжные признают главного героя невиновным, поскольку он действовал в состоянии аффекта. Герой выходит из здания суда и начинает спускаться по лестнице, окруженный журналистами. И вдруг голова его разлетается на мелкие кусочки… А на крыше соседнего здания дед задушенной девушки, старый энкаведешник и ворошиловский стрелок, разбирает на части карабин и прячет все в рюкзак. Его суровое лицо светится радостью. Он привел в исполнение свой собственный приговор!
«А ведь и в самом деле снимут, — подумал Данилов, глядя на Саакова. — И сделают из убийцы романтического героя. И станет его пример другим наукой в плохом смысле слова…».
— НКВД переименовали в МВД в 1946 году, — заметил аспирант Нигижманов, великий знаток отечественной истории и тот еще зануда. — Самому молодому бывшему энкаведешнику сейчас должно быть не менее девяносто четырех лет. Если девушке двадцать один год, то старый энкаведешник скорее будет ее прадедом, а не дедом…
— Да хоть внуком! — огрызнулся Сааков. — Ты, Фарид, не занудствуй, а оцени красоту момента. Длинная лестница, фоном служит белое здание, главный герой отвечает на вопросы журналистов… И вдруг — во все стороны красные брызги! Объективы и лица журналистов испачканы кровью, у одного к лысине прилип фрагмент головного мозга… Журналисты растерянно оглядываются, а затем разбегаются в разные стороны… Нет, Фарид, ты не романтик!
— Врачу противопоказано быть романтиком, — ответил Нигижманов с самым серьезным видом. — Врач должен быть прагматиком, рациональным реалистом. Лично я бы никогда не стал лечиться у врача, который пишет стихи или играет на скрипке.
«Хреновый из меня врач, — подумал Данилов. — Мало того, что на скрипке играю, так еще и в девятом классе стишками лирическими баловался…».
Стихотворения посвящались однокласснице, которая их не оценила, то есть — не поняла глубину чувств, обуревавших начинающего поэта. Оно и к лучшему, а то ведь эта поэтическая стезя могла бы довести Вовку Данилова до Литинститута… Как сказал бы Сааков: «храни нас Ктулху от таких напастей, а с прочими проблемами мы как-нибудь разберемся».
Глава шестая. Три повара вокруг одного котлаВторое заседание экспертной комиссии прошло в строгой деловой атмосфере, разительно отличавшейся от атмосферы первой встречи. Сидели не в креслах, а за столом, анекдотов не рассказывали, кофе не пили. «Так и должно было быть? — подумал Данилов. — Или же эта подчеркнутая официальность является следствием моего спора с Ямрушковым? Скорее всего второе… Какой-то он сегодня напряженный».
Председатель комиссии и впрямь держался немного напряженно. То начинал барабанить пальцами по столешнице, то тер ладонью затылок. Впрочем, нельзя было исключить и того, что у Ямрушкова просто болела голова. Сам Данилов во время приступов головной боли тоже напрягался, не без этого.
Данилову Ямрушков дал возможность выступить первым.
— У меня такое правило, — объяснил он. — Менее опытные члены комиссии должны высказываться первыми, чтобы более опытные не давили на них своим авторитетом.
В его взгляде, устремленном на Данилова, при этом сверкнули холодные искорки, свидетельствующие о том, что давление будет иметь место. Раскройте свои карты, коллега, а потом мы вас затопчем.
Раскрывать Данилову было нечего, поскольку он все уже высказал Ямрушкову во время телефонного разговора. По памяти, не заглядывая в шпаргалку, Данилов начал перечислять поставленные судом вопросы и давать свои варианты ответов. Два наиболее важных вопроса он оставил без ответа, а в заключение сказал:
— После разговора с вами, Валентин Семенович, я перечитал заново историю болезни Хоржика и по-прежнему считаю, что записи анестезиолога Сапрошина не дают возможности обвинять его в халатности. То, что вы считаете дефектами, я дефектами не считаю.
Мароцкевич не стал задавать вопросов, а Ямрушков не стал ему ничего объяснять, из чего следовало, что два профессора обсудили ситуацию заранее.
— Ваше мнение — это ваше мнение, — Ямрушков едва заметно пожал плечами. — Я выскажусь после Максима Иосифовича, а пока что прошу вас, Владимир Александрович, подумать вот о чем. Вы сами себе противоречите. На вопрос «Состоят ли дефекты оказания медицинской помощи Хоржику в причинно-следственной связи с наступившей смертью пациента?» вы дали утвердительный ответ, следуя доктрине res ipsa logitur. Раз пациент не пришел в сознание после операции, значит с ним что-то произошло во время операции. Но, сказавши «А», нужно говорить «Б», а не уклоняться от ответа на вопрос: «если состоят, то кем допущены эти дефекты?».
— Я считаю, что история болезни не дает ответа на этот вопрос, — повторил Данилов.
— На предыдущий вопрос история тоже не дает прямого ответа, но, тем не менее, вы ответили на него утвердительно, — напомнил Ямрушков. — Разве в истории болезни говорится о попадании воздуха в сосудистую систему пациента? Нет, об этом сказано только в протоколе вскрытия. Почему в одном случае вы слушаете, что вам говорят вещи, а в другом не хотите этого делать?…
Данилову стало ясно, что нормальной дискуссии не получится. О какой нормальной дискуссии может быть речь, если используются такие доводы?
