Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
А еще я думаю, что она была одинока.
Мне бы хотелось сказать, что мы гуляли с ней раз сто, но в реальности – пять или шесть. Просто мне казалось, что больше, новизна этих отношений была головокружительной. И эти прогулки бывали такими насыщенными, ведь когда не смотришь человеку в глаза, легче открыться. Мы много говорили о Максе. Я подробно рассказывала ей о наших успехах, а она в свою очередь – о том, что говорили его учителя в школе (определенный прогресс). Она жаловалась на Мелиссу и ее перепады настроения, и на новое увлечения Беа косметикой и Инстаграмом. Эйлса часто оказывалась в ловушке между Томом и детьми. Он бывал с ними слишком суровым, в особенности с Максом. «Это проецирование. Он видит в сыне себя, и воспринимает все его действия на свой счет». Эйлса очень сожалела, что сама не особо напрягалась в школе. Ее родители давали ей все, что она хотела, и никогда на нее не давили. Родители Тома вели себя с ней высокомерно и даже пренебрежительно из-за отсутствия высшего образования, но на самом деле она и сама жалела, что не училась в университете. «На самом деле это несправедливо».
Общение не было односторонним. Она расспрашивала о годах моего студенчества, тех днях, когда мне почти удалось вырваться отсюда. Ее восхищало, что я больше пятидесяти лет прожила в одном доме, это поражало ее воображение. Она хотела знать, как изменился район и чем мы трое – мать, сестра и я – занимались весь день, фактически запертые в этом доме. Я рассказывала ей про долгие дни, которые мы проводили вместе с Фейт, пока еще были близки, как мы вместе смотрели фильмы или слушали пластинки на старом граммофоне. По большей части это были саундтреки к фильмам – «Оливер!» и «Звуки музыки», а еще у нас была пластинка с популярными песнями под названием Jumbo Hits. Мы наряжались в мамину одежду и танцевали. Как-то мы устроили небольшой лагерь у мамы под кроватью, который стал нашим убежищем. Я рассказала ей, что наша мать боялась внешнего мира, микробов, бактерий и незнакомых людей, и мы научились скрывать от нее все плохое. Я не стала подробно распространяться о решении Фейт уехать, но рассказала, как скучно было два долгих десятилетия, пока я в одиночку ухаживала за матерью. Я тогда думала о часах, днях и месяцах, которые ждут меня впереди, и мне было трудно представить, что они все окажутся одинаковыми, мне придется заниматься все тем же, и ничего интересного происходить не будет. А еще я вспоминала часы, дни и месяцы, которые уже ушли в прошлое, и думала то же самое: просто невозможно, что они уже в прошлом, а я все здесь, и ничего не изменилось.
Я рассказала, как мать начала сдавать физически: как похудели ее лицо и руки, как распухли ноги и живот, как она не хотела в больницу, как мне было тяжело одной принимать решения. Звонить в скорую? Или снова звонить терапевту?
Я точно помню, что Эйлса сказала тогда, потому что она вскочила и перебила меня:
– Это было жестоко, Верити. Жестоко, черт побери.
Это были слова, которые не имели смысла логического, но все же в них был абсолютный смысл. И они оказались целебной мазью для моих ран.
– А где была Фейт, пока все это происходило?
– К тому времени она уже ненавидела приезжать домой. У мамы появилась язва на ноге, которую приходилось регулярно перевязывать, из-за головных болей она стала чувствительной к свету, поэтому шторы были постоянно задернуты. Я не виню Фейт. Честное слово не виню. Я понимаю, почему ее все это достало и почему она хотела начать новую жизнь.
– И где ее новая жизнь?
– В Брайтоне.
– И до сих пор?
Я кивнула.
– А вы ездите к ней в гости? Или она к вам?
Внезапно я почувствовала боль в груди, потом во всем теле.
– В последнее время нет.
Мы шли по тропинке вдоль железной дороги, и я замолкла из-за шума идущего мимо поезда, дождалась пока звук его не стих вдали.
– Мы поссорились после похорон мамы, – пояснила я, – после кремации. Я думала, что Фейт вернется и будет жить вместе со мной, раз мамы больше нет, но у нее были другие планы. Мы сказали друг другу лишнего. Ну и…
Я не стала углубляться в подробности, а Эйлса не стала расспрашивать.
– Бедная вы бедная, – наконец произнесла она, а это, как говорил Крис Таррант[24], был «правильный ответ».
Так что нельзя сказать, что я рассказала Эйлсе прям обо всем.
Иногда мы просто вместе смеялись. Мы говорили о глупых и тривиальных вещах, что было редкостью в моей жизни. «Ботокс?» – могла в задумчивости произнести она после того, как мы расстались с кем-то из ее приятельниц, и я могла или поднять большой палец вверх, или опустить его вниз, независимо от того, что я никогда точно не знала, какой эффект на самом деле дает этот ботокс. Эйлса спрашивала, что я ела на ужин, и мои ответы ее часто поражали. Печеные бобы на тосте? С сыром? Восхитительно.
Один раз мы столкнулись с той мамочкой, что посчитала меня подозрительной, когда подвозила Беа. Мне ее представили как Триш.
– Вы же уже знакомы с Верити, – сказала Эйлса. – Ты же при первой встрече с ней чуть не вызвала полицию.
Мы так смеялись после того, как Триш поспешила прочь.
В другой раз мы столкнулись с высокой женщиной, у которой, как мне в дальнейшем объяснили, были «невидимые» брекеты на передних зубах. Она тремя различными фразами сообщила нам, как гордится своей дочерью, «дорогой Софи», которая достигла каких-то вершин в учебе, несмотря на все трудности – травлю завистниками? – на всем пути. Когда мы распрощались, Эйлса призналась:
– После разговора с ней мне всегда некомфортно. Я ужасный человек?
Я сказала, что мне так не кажется.
– А как вы думаете, я завидую достижениям Софи?
– Нет, но я думаю, что она хочет вызвать зависть. Может, нам следует ее пожалеть. Хотя, если честно, ее нужно послать ко всем чертям, – добавила я на радость Эйлсы.
Я что-то пропустила? Какие-то намеки? Я не помню, чтобы Эйлса прямо говорила про свой брак – и одно это много значит, – хотя она постоянно рассказывала о своих друзьях и знакомых, злилась на них из-за каких-то мелких обид. Например, кто-то собирал знакомых на кофе, а ее не пригласили. Далила унизила ее перед Томом: «Она заявила, что эта она спланировала наш сад. А я сказала: “Мы работали над ним вместе”. Она тогда сказала: “Да, детка, конечно”. Но все дело в том, как она произносила эти слова и как смотрела на него. Вы понимаете меня? Это для нее очень типично. Она всегда должна показать, что лучше меня. Это всегда он и она против всего мира, вдвоем против всех».
Мы не можем себе позволить переживать из-за всех мелочей, но я находила трогательным, что Эйлса все воспринимала близко к сердцу. Я наслаждалась тем, что со мной делятся такими обычными, но эмоциональными моментами. Мне и в голову не приходило, что за этим может скрываться нечто страшное и тревожное.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
