– Э-э-э нет, сударь! – размахивая указательным пальцем перед лицом француза, видимо, что-то возражая, произнёс Пётр Иванович. – Нет, Бар-то-ля-ми, али как там вас? Неправда ваша. Льстите, поди. Вы слишком добры к нам, русским. Боитесь всю правду о нас высказать, бо-и-тесь, по глазам вижу! Чай, поход на Москву пообломал-таки вашу прыть… До сих пор, видать, в глазах смоленский мужик с вилами стоит.
Посол замахал руками.
– То-то… – произнёс Пётр Иванович.
Старик с довольным видом расправил свои хилые плечи и, собираясь продолжить патетическую речь, лихо подкрутил усы. И вдруг, видимо, что-то вспомнив, он весь поник, сдулся, будто из него выпустили воздух, и грустно вздохнул. Плечи его опустились, голос стал тихим, едва слышным.
– А правда, сударь, она есть, и она горькая: вороват и нечестен люд русский, особливо чиновники государевы – ура-патриоты. Всяк из них глотку дерёт за государя-батюшку, а сам тут же норовит урвать из казны и положить в карман свой бездонный!.. А мужик что?.. Ему святое дело – отлынивать от работы. А чуть что – бунт, страшный, бессмысленный и беспощадный, как писал наш поэт Пушкин. А всё почему? Только давеча говорил ужо: учить мужика надобно, учить уму-разуму европейскому, да и свою даровитость не забывать. Не всё и у вас, Барталямеич, там, в Европах, хорошо и ладно, коль смотреть с нашего славянского уразумения. Не всё… господин посол. Другие мы, француз мой дорогой, дру-ги-е! И ничего с нами не поделаешь! Вот такие мы, русские!
Посол Кастельбажак с удивлением слушал неожиданно разоткровенничавшегося с ним почти незнакомого русского вельможу. И странно, но перед его глазами действительно стала медленно всплывать картина позорного бегства французской армии из Москвы в прошлую войну… Он, молодой гусар дивизии маршала Даву, в бабьем шерстяном платке на голове, укутанный в рваную в нескольких местах шубу, точнее, в то, что от неё осталось, голодный, с отмороженными руками, едва переставляя ноги, бредёт в шеренге таких же горемык-товарищей по смоленской дороге на Запад. И… о ужас! Из всех кустов вдоль дороги выглядывают бородатые мужики и тычут, тычут вилами в бока измождённых солдат императора Наполеона… Страх перед этими мужиками крепко засел в его сознании.
«Брр… Не дай бог такого повторения…» – с ужасом подумал посол. Однако вслух с акцентом, перевирая слова, видимо, от нахлынувших воспоминаний, воинственно и даже с нотками некоторой презрительности произнёс:
– Нас не мужики победили тогда, а ваши морозы, сударь. Не будь их…
– Что?! – заорал Пётр Иванович, да так громко, что обратил на себя внимание окружающих. – Морозы?.. Ты вот что, француз, говори, да не заговаривайся. Правда наша горемычная только нас и касается, в коей мы сами разберёмся. А вы, господа французы и прочие, попробуете еще раз сунуться к нам, мужики наши теми же вилами башки ваши разнесут к чертям собачьим. Так своему следующему Наполеону и передай. Тьфу…
Пётр Иванович встал, пошатнулся на затёкших ногах и, слегка покачиваясь, побрёл прочь от француза, бормоча:
– Морозы, вишь ли, их победили… Вот ироды!..
Удивлённый поведением своего визави француз пожал плечами и тоже встал. Посмотрев по сторонам, он направился в противоположную сторону, подальше от странного русского.
Антон, ранее обидевшись на Петра Ивановича, теперь с уважением посмотрел ему вслед. И неожиданно, сам того не ожидая, продекламировал Фёдора Тютчева:
– Умом Россию не понять, аршином общим не измерить: у ней особенная стать – в Россию можно только верить! Вот так-то, знай наших, француз! – прошептал он, усмехаясь.
Взгляд Антона неожиданно остановился на молоденькой барышне, стоявшей среди группы молодёжи и что-то шептавшей на ухо подруге. Её широко расставленные глаза, красивый нежный ротик, светло-рыжие шелковистые волосы с вплетённой в них красной розой заставили Антона забыть обо всём. Образ незнакомки, словно магнит, притягивал к себе. Их глаза встретились.
На лице красавицы появилось смешанное выражение озадаченности и любопытства.
«Цирцея[32]… Коварная обольстительница, живое произведение искусства, адское божество среди облаков… – вихрем пронеслось в голове Антона где-то прочитанные им слова восхищения. А внутренний голос зашептал: – Вот она! Не упусти свой шанс, дурень! Пусть и призрачный…»
Цирцея улыбнулась ему.
В груди Антона что-то ёкнуло, сердце гулко застучало набатом, он замер. Улыбка незнакомки ещё больше поразила его, она напомнила ему улыбку шаловливого ребёнка, который совсем неожиданно для себя увидел что-то необычное, ранее не встречавшееся… И это «что-то» очень хочется потрогать… Лёгкий румянец покрыл щечки красавицы.
И тут совсем некстати заиграл оркестр. Вальс…
Молодёжь засуетилась, застреляла глазами по залу в поисках партнёра.
– Венский вальс, господа! Кавалеры приглашают дам, – раздался сверху голос.
Незнакомка смутилась и, ещё больше покраснев, отвернулась. За спиной Антона послышались сварливые голоса старых дам:
– О времена, о нравы! Поди, раньше-то кавалеры заранее к нам, барышням, записывались на танец. А нонче… Гляньте, княгиня, как мужики зыркают по сторонам, что кобели в поисках сучки… Тьфу…
– Ваша правда, Серафима Георгиевна! В наше-то время балы полонезом открывали, во время танца, бывало, и знакомились, и в любви признавались, и разговоры нужные говаривали…
– Потом его менуэтом заменили, – мечтательно прошамкала первая старуха. – Теперича вальс всему голова…
– Убиенный император Павел ой как не любил сей танец, а потом и жена его, Мария Фёдоровна, аж до самой смерти противилась сему вальсу.
Старуха посмотрела сквозь лорнет на танцующие пары и опять в сердцах произнесла:
– И не совестно так прижиматься друг к дружке. Совсем стыд молодёжь потеряла.
Слушая причитания старух, Антон отвлёкся, но через минуту встрепенулся. Посередине зала уже кружились пары. Он вскочил, сделал шаг в сторону барышни, но понял, что опоздал: перед ней уже стоял гражданский щёголь. Изящно поклонившись и почтительно склонив голову, он пригласил прекрасную незнакомку на танец. Стрельнув глазками в сторону офицера, барышня покорно последовала за кавалером. И вот красная роза на аккуратной головке замелькала в гуще танцующих пар.
Разочарованно вздохнув, Антон сел. Захотелось выпить. Взглянул на свой бокал… пустой, идти за вторым – лень. Слуги, разносившего поднос с шампанским, поблизости не было. Антон на всякий случай, по примеру старого вельможи Петра Ивановича, вяло махнул рукой куда-то в сторону. Но вместо слуги с подносом перед ним неожиданно предстал сам Пётр Иванович.
– Разрешите пришвартоваться к вам, господин морской офицер.
Старик уселся рядом и продолжил:
– Антом Дмитриевич, прошу бога ради меня простить. Видел вас, но с французом вспылил маленько, к вам не подошёл.
