– Тебя тоже, мой мальчик, – как можно бодрее сказала в ответ Джулия, стараясь стряхнуть с себя сон.
Но Джорджо трудно было обмануть.
– Я разбудил тебя?
– Нет, что ты! Я не спала, – соврала Джулия.
– Как ты встретила Новый год? – несколько настороженно спросил Джорджо, знавший все оттенки материнских интонаций. – Салинда сказала, что ты позвонишь в полночь, а ты не позвонила.
– Прости, я закрутилась, а потом посмотрела на часы и уже побоялась звонить.
– Гермес с тобой? – продолжал свой пристрастный допрос Джорджо.
– Нет, я одна.
– А почему ты не поехала в горы кататься на лыжах?
– Видишь ли, у меня не движется работа над романом, надо еще много написать, а срок сдачи уже подходит. – И она, изо всех сил стараясь казаться убедительной, начала плести ему всякую ерунду. В конце концов ей удалось погасить подозрения сына, и она почувствовала, что он успокоился и снова повеселел.
Не разрешая себе распускаться, Джулия начала день как обычно. Она позавтракала – две большие кружки кофе, кусочек поджаренного хлеба, мед, – надела фланелевые брюки и белый шерстяной свитер, спустилась в кабинет на первый этаж и села за пишущую машинку «Валентина».
Излагая на бумаге свои неистощимые фантазии, Джулия отключалась от всего, что происходило вокруг. Она не слышала шумной возни из комнаты Джорджо, где он с товарищами якобы готовился к занятиям, не слышала шума пылесоса, которым орудовала Амбра в соседней комнате, не мешали ей ни лай собак на улице, ни грохот проносящихся грузовиков. Когда писатель работает, он погружается в мир своих героев, живет одной с ними жизнью.
Но сегодня все было иначе. Как Джулия ни старалась ухватить ускользнувшую от нее нить повествования, как ни тормошила своих героев, понукая к действиям, у нее ничего не получалось. Все ее мысли были о Гермесе.
Она пыталась вообразить себе, как он провел ночь – первую свою ночь в тюремной камере, вспоминала кадры вчерашнего телерепортажа и заголовки утренних газет, не оставлявших никаких сомнений в его виновности. Потом она стала думать о себе, о своей болезни, о заклятом враге, продолжавшем жить в ее теле, несмотря на то, что Гермес вырезал ей опухоль. Она была уверена, что этого беса не изгнать из нее никакими силами, даже справка о выздоровлении, подписанная самыми компетентными врачами, ее не убедит.
Джулия медленно плыла по течению своих безрадостных дум, надеясь, что забрезжит свет, но вокруг была непроглядная тьма. Болезнь преследовала ее, как наваждение, как бесплотный фантом, она чувствовала ее незримое присутствие, хотя и не ощущала никаких симптомов развития недуга. Но если она здорова, зачем же тогда Гермес назначил ей облучение? Все было так туманно, так зыбко, и одно она понимала четко: организм, который был с ней когда-то одним целым, предал ее.
Вдруг она остро почувствовала, что любит жизнь и не хочет с ней расставаться. Если бы она могла уловить источник этих таинственных сигналов, поддерживающих порядок в многомиллиардном клеточном войске, если бы она нашла местонахождение этого неуловимого центра, отвечающего за ее жизнь, возможно, она бы справилась с поломкой. Но ни она, ни даже Гермес не в силах пока разобраться в этой сложной структуре. Гермес… Может быть, она еще напишет книгу о нем и о себе. Об их взлетах и падениях, надеждах и разочарованиях, о светлом и темном, что было в их жизни, о любви, открывшейся ей в сорок лет, и о смерти, которая стоит на пороге…
Джулия протянула руку и вынула из фарфоровой вазы, стоящей на письменном столе, ярко-красную розу. Тонкий аромат перенес ее на много лет назад, и далекое воспоминание всплыло в памяти поразительно ясно, точно кадры недавно виденного фильма.
Ей десять лет, она гостит у дедушки. Лето. Африканская жара. Собаки неподвижно лежат в тени с высунутыми языками. Мошкара вьется в неподвижном воздухе. Звенят цикады. Джулия одна в большой кухне. Ей совсем нечего делать, и она выходит во двор и идет по солнцепеку к калитке, где растет розовый куст. Глядя на усыпанные острыми шипами стебли, вдыхая нежный запах цветков и слушая монотонное жужжание насекомых, она задумывается, и ее мысли путают– ся, как ветви розы, обвившиеся вокруг столба.
Здесь она любит прятаться от взглядов редких прохожих и наблюдать из зарослей за проселочной дорогой, по которой время от времени проезжают то телега, запряженная волом или лошадью, то автомобиль, то грузовик. Грузовики она не любит. Они фырчат, воняют бензином и поднимают облако пыли. Они страшные, эти грузовики. А лошади и волы не страшные, их очень жалко. Потные, облепленные мухами спины вздрагивают от ударов бича. Конечно, самое лучшее – это легковые машины. Она с восхищением смотрит, как они проносятся по дороге в какую-то незнакомую ей, роскошную, несказанно прекрасную жизнь, оставляя, как комета, длинный пыльный хвост, который долго висит в раскаленном воздухе. Иногда Джулия представляет себя в такой машине, будто она несется по дороге, а дедушка, стоя на обочине, с гордостью показывает на нее косарям и говорит: «Это моя внучка!»
Джулия так размечталась, что не услышала шума мотора, и увидела черный, длинный, блестящий автомобиль лишь в ту минуту, когда он затормозил у калитки. Из автомобиля вышла восемнадцатилетняя Заира – дочь дедушкиной соседки. Она улыбнулась, помахала рукой мужчине, сидящему за рулем, и машина укатила.
Покачиваясь на высоченных каблуках, Заира двинулась навстречу притаившейся в зарослях Джулии, и ее высокая полная грудь колыхалась в такт шагам. Видная, с пышными формами, Заира вызывала у Джулии не меньший восторг, чем автомобили. Она любовалась ее плавной походкой, тонкими каблуками-шпильками, которые, казалось, вот-вот переломятся, блестящими черными волосами, закрывающими плечи, но главное, пышным богатством ее груди. Невольно Джулия провела рукой по своей, еще детской, груди и подумала, что, может быть, когда-нибудь тоже станет такой же красавицей.
Заира шла вдоль самого забора, помахивая сумочкой из соломки, и зацепилась ею за колючую ветку. Остановившись, она увидела Джулию.
– Привет, – с удивлением в голосе сказала она, – что это ты здесь делаешь?
По лбу у нее стекали маленькие блестящие капельки пота, и на Джулию пахнуло резким запахом мускуса.
– Смотрю, – невинно ответила Джулия и вышла из своего укрытия.
– А на что тут смотреть? – искренне удивилась Заира, у которой, безусловно, были уже другие интересы, чем у десятилетней Джулии.
– Все равно делать нечего, – со вздохом ответила Джулия и посмотрела на мокрые языки, спускающиеся по платью Заиры из-под мышек к талии.
На ее платье никогда не бывало таких пятен, потому что она не потела. Даже в такую жару.
– Хочешь, пойдем ко мне, – предложила Заира.
Она открыла дверь, и Джулия очутилась в огромной, не меньше дедушкиной, кухне с темно-красным полом из обожженной плитки и почерневшими от времени потолочными балками. Вдоль одной стены на веревке сушилось женское белье, другая была увешана фотографиями певцов и артистов. Джулия одного узнала, это был Гарри Белафонте.
