— Я убью тебя! — надрывалась она. — Пришибу! Уничтожу!
Схватила пальто и хлопнула дверью.
Не я был причиной той вспышки ярости. Что-то другое. Кто-то другой. То был всплеск глубинной ярости к человеку, надругавшемуся над ней. Она долго носила эту боль в себе, как я носил боль от Вьетнамской войны. И страдания её напоминали посттравматический синдром. Это раздражение проскальзывало в письмах, в телефонных разговорах и особенно часто стало проявляться после нашей свадьбы. Оно едва давало о себе знать в Белла-Куле и ярко разгорелось в Стокгольме.
Тогда я не понимал до конца, что происходит, потому что не понимал её проблем. Вроде всё было хорошо — и вдруг стало разваливаться на куски. Я искал причины в себе и в ней. Я предлагал нам обоим пойти к врачу и во всём разобраться, но она отказалась. Помощь нужна была ей, помощь нужна была нашему браку, но она не соглашалась нивкакую и всё больше проникалась ненавистью ко мне. Я знал, откуда взялась её боль, и именно потому стал для неё угрозой.
Позднее я прочёл много книг о сексуальном насилии и о том, сколько сил приходится прилагать обиженным женщинам к выздоровлению. Для них это долгий путь…
Уже потом я понял, что всё, что можно было сделать и сказать вредного, я сделала и сказал. Потом до меня дошло, чтo с нами случилось и почему нельзя было ожидать ничего толкового без лечения Майи. Но даже лечение не внесло бы ясности, потому что может затянуться на пять-десять лет, а если прервать его где-нибудь посередине…
То улучшения не последует — и прощай здоровый брак.
Я стал одной из её проблем, и мне ничего не оставалось, как уйти. Я тихонько позвонил в агентство, оформлявшее наши билеты в Стокгольм, и заказал билет домой.
Всё получилось наперекос. Мы поругались, и нам обоим было горько. Что-то не сложилось. Повторения нам не хотелось.
Приехав в Швецию, Майя заявила, что в Канаду не вернётся. Швецию, по её словам, она ненавидела, но останется, потому что не может бросить мать одну. А я не хотел жить в Швеции. Я сильно скучал по моему домику, по лесам, горам и диким речкам.
В письмах к ней я писал, что будь она хоть дочерью хранителя маяка, для меня она всегда останется королевой викингов. Писал, что я — Колумб, ибо всегда искал что-то в дальних закоулках света, только не знал что. И поэтому она называла меня Колумбом, — и всё это однажды утром кончилось, когда она отвезла меня в аэропорт Арланда.
— Прости за то, что ничего не получилось, — сказал я, — но сейчас мне надо ставить паруса и выходить в море — открывать неизведанные миры. Это был потрясающий танец, Майя…
— Прощай, Колумб, удачи тебе. Я переживаю за тебя, но не покину своего королевства — и никогда не забуду…
Я поднялся на борт самолёта «Скэндинейвиан Эйрлайнз». Но не того, на который имел билет. Я предполагал лететь в Торонто через Лондон, но в Лондоне в тот день был туман, поэтому я полетел напрямик в Нью-Йорк, оттуда в Торонто, из Торонто ночью в Ванкувер с короткой пересадкой в Калгари.
Первая попытка взлететь в Стокгольме напугала меня. Пилот надавил на тормоза и остановил машину, чуть не въехав в ограждение. Что-то случилось с шасси, и пришлось ждать лишние два часа.
Наконец мы взмыли в небо — в тот день оно было ясным и добрым. С воздуха Норвегия — полная снега и горных отрогов — очень напоминала Британскую Колумбию. Мы пролетели над побережьем и городом Берген, оттуда вышли все мои родственники Брекки.
Я происхожу из большой норвежской семьи по линии отца, но в чикагском телефонном справочнике мы были единственными Брекками. Когда же я работал в Северной Дакоте, оказалось, что норвежцев там тьма и фамилия Брекк так же часто встречается, как фамилии Смит или Уилсон. Ну и, конечно, в Белла-Куле их полно. В долине около 50-ти Брекков, есть даже «Брекк Роуд» — Дорога Брекков.
Мы миновали Гренландию и повернули на юг, к Лабрадору. В жизни не видел ничего более дикого, чем Лабрадор. Повсюду заснеженные горы, огромные протянувшиеся к морю ледники и дикие реки. Нелегко ходить по этой земле.
Наконец я вернулся к первозданности Британской Колумбии и дорогой моему сердцу долине Белла-Кула.
Приятно было снова вернуться домой.
Наш брак оказался неудачным, а развод — наоборот. Мы оформили его в Стокгольме 26-го марта 1990-го года, через полтора года после начала переписки и через восемь месяцев после того, как вымолвили «да» у алтаря.
Мимолётные и сладкие, клятвы вечной любви и преданности — в горе и в радости, в болезни и во здравии — не рассчитаны на долгий срок.
Эти сиюминутные обещания написаны на зыбучих песках сердца двумя любовниками, стремящимися в страну по имени «Навсегда»…
Это новый Эдем…
Его имя — Надежда. И, подобно Любви, она рождается, умирает и снова рождается в сердце человеческом…
POSTMORTEM
— Так где же повозка пошла под откос, — спрашивали друзья, — ведь всё было так романтично?
— Хороший вопрос, — отвечал я, — но думаю, вы уже сделали для себя выводы. Наверное, пора пересматривать наши представления о любви и браке.
В одном из первых писем Майя рассуждала о встрече с «другой половинкой» — с мужчиной, который подберёт ключ к её любви. Она считала, что мы все лишь «половинки» и что, встретив «своего единственного», мы только тогда составим целое, потому что две человеческие половины равны единому целому. С такими представлениями воспитывали её в Швеции. И с такими же понятиями в Америке растили меня.
Но в наши дни мы понимаем, что это ложь.
Или не понимаем?
Добрые отношения предполагают наличие двух полноценных личностей, которые решают — но не обязаны — быть или не быть отношениям, и при этом понимают, что каждый из них может обойтись без другого.
В противовес этому существует путаница и подмена понятий, когда оба человека убеждены, что не могут обойтись друг без друга.
Так что ж, возможно ли это? Разве всем нам не внушали, что неразрывные отношения и есть настоящая любовь?
Особенно женщинам вбивают в головы, что их судьба — найти свою любовь и посвятить ей жизнь. То, что подаётся как настоящая любовь, на самом деле привычка. Но в нашей музыке мы прославляем мысль о страданиях и сердечной боли и нашими книгами о любви распространяем миф о том, что счастье и совершенство заключены в другом человеке.
Скотт Пек в книге «Неторенный путь» пишет, что «любовь — это желание продлить своё «я» ради подпитки своего или чужого духовного роста».
Любовь, говорит он, это форма работы. Она включает в себя целеустремлённость, преодоление лени и страха, мужество для противостояния риску и ударам судьбы. Таким образом, любовь — это не чувство. Это акт воли, выбор, сознательное решение. Настоящая любовь, продолжает он, начинается с себялюбия. Мы должны уметь ценить себя, прежде чем начнём ценить других.
