этих воспоминаниях из её глаз текли слёзы; не слёзы гнева и унижения лишённой власти императрицы, а слёзы матери и любовницы-жены…
Когда утомлённый церемонией Шастунов возвращался к себе, его ещё на углу встретил Васька:
— Батюшка — князь пожаловали…
В первый момент сердце Арсения Кирилловича сжалось, но он вспомнил, что всё уже кончено. Императрица сама подписала указы о присяге, и присяга уже принесена. Он поспешил к отцу.
Кириллу Арсеньевичу было за шестьдесят лет, но он казался старше. Он сильно хворал в последнее время и не мог ходить без палки.
Он довольно сухо встретил сына. Однако обнял и поцеловал его.
— Ну, вот, ты забыл обо мне. Я сам на старости лет приплёлся в Москву. Хочу повидать государыню да посмотреть, что у вас тут творится. Ну, рассказывай.
Старик сидел в глубоком кресле, опершись обеими руками на палку, и пытливо, острыми, проницательными глазами глядел на сына.
Сперва смущённо, но постепенно овладевая собой и воодушевляясь всё больше и больше, Арсений Кириллович рассказывал всё происшедшее. Смерть императора, избрание Анны, решение Верховного Совета ограничить самодержавную власть императрицы, потом поездка в Митаву, согласие императрицы на кондиции, и кончил сегодняшним днём — принесением присяги на верность государыне и отечеству.
Но по мере того, как он воодушевлялся, с восторгом говоря о грядущей свободе, о новом государственном устроении, — всё мрачнее становился его отец. — Он внимательно слушал, изредка только справляясь о том или другом лице.
— Так, — медленно начал он, выслушав сына. — Что ж, ужели все так мыслят ныне? Ужели никого не осталось, кто служил бы императрице по старине? Или теперь уже всяк предписывает императрице всероссийской свои законы? И ты туда же полез? Пожалуй, ты и республики хотел бы? А? Может, государыня и вовсе не нужна?
— Батюшка! — воскликнул Арсений Кириллович. — Не против государыни мы, а против угнетения и рабства, против насилия и фаворитов…
— Молчи! — грозно крикнул старик, тяжело поднимаясь с места и сверкая глазами. — Или твой отец был рабом? Или позволил когда‑нибудь унизить свою честь? Мы были соратниками и помощниками царей и слугами отечества, но мы никогда не были рабами! Отвергнув Божью помазанницу, это вы станете рабами немногих сильных фамилий! Вам не к лицу преклоняться перед императрицей, вам лучше в холопах служить у Алексея Долгорукого, что у покойного императора чуть не ложки воровал!.. Стыдись, Арсений, ведь ты Шастунов, ведь ты не ниже Долгоруких, ведь одного корня мы и нет знатнее нас. И помни, никогда Шастуновы ни у кого в холопах не состояли, и даже «они» не знатнее нас!..
— Батюшка, — вспыхнув, ответил Арсений. — Я: не уроню своей чести; она дорога мне не меньше, чем тебе! Никогда ни у кого я в холопах не буду и не хочу, чтобы и другие были холопами. Мы все люди и все равны.
— Равны? — с насмешкой произнёс старик. — Перед Господом Богом разве. Пожалуй, считай себе ровней своего Ваську, а мне он холоп… Одно скажу тебе, Арсений, пока есть во мне остаток сил, я буду защищать священные права самодержавной государыни. Не может быть, чтобы все отреклись от неё. А её родственники? Салтыков, Лопухин? Я хорошо знаю Семён Андреича. Что ж, они тоже её враги? Иди своей дорогой, Арсений. Не хочу упрекать тебя. Если на такое дело пошли такие люди, как фельдмаршалы да князь Дмитрий Михайлович, — то что ж с тебя; спрашивать! Но знай и помни одно, Арсений: идя против, государыни, ты идёшь против своего отца. Каждый удар, направленный в неё, я постараюсь принять на свою старую грудь… Я не верю, что всё покончено, что она покорна и все довольны. То, что крепло веками, не легко повалить в один день. Я не ждал, что на старости лет останусь одинок, что мой единственный сын, моя гордость и радость, восстанет на меня!
— Отец, отец! Что говоришь ты! — в отчаянии воскликнул Арсений. — Я — на тебя?!
— Да, — повторил старик. — Я пойду против вас, я буду бороться с вами всем, чем могу. И я надеюсь на победу… — Старик гордо выпрямился. — А если я паду, то, быть может, последний удар нанесёт мне мой сын, повинуясь приказу своих господ! — Голос старика дрогнул. — Прощай, Арсений, — произнёс он и, тяжело опираясь на палку, направился к двери.
Арсений бросился к нему, но старик отстранил его рукой и вышел.
Да, всё это предвидел, всё это говорил себе Арсений в день получения от отца письма. Но он надеялся, что всё кончено и старик примирится с совершившимся. Но он хочет продолжать борьбу… Ужели ещё не кончена борьба? Ужели отец лучше понял положение, чем он, живущий здесь? Не может быть! Он видел сегодня торжествующие лица фельдмаршалов, слышал, как сказал Дмитрий Михайлович, что слава Богу — всё кончено и назад уже не повернуть…
Нет, отец ошибается! Он увидит, что императрица спокойна, и успокоится сам… Старик потрясён таким резким переворотом государственного строя. Он повидается со старыми приятелями — Дмитрием Михайловичем и Василием Владимировичем. Они яснее и лучше покажут ему всю пользу нового устройства…
Поздно вечером за вещами князя — отца приехал Авдей. Князя пригласил поселиться у себя в доме его старый приятель Семён Андреевич Салтыков.
XXI
Рейнгольд считал себя погибшим человеком. Мало того, что Остерман приказал ему отправить с его человеком письмо Густаву, то есть делал его своим сообщником, подставляя, в случае неудачи, под первые удары, он возложил на него ещё обязанность — найти и подходящее помещение для ожидаемой депутации и семейства Бирона. «Тут уж прямо пахнет страной пушных зверей», — думал Рейнгольд.
Он проклинал этого хитрого старика, запутавшего его в интригу, и от сознания своего бессилия приходил в бешенство.
Если в первое время по смерти императора он приняв участие в интриге против Верховного Совета, то это была вызвано боязнью потерять всё, что позволил приобрести ему случай. Но теперь, когда эта попытка осталась не от! крытой и он заслужил благоволение императрицы, когда он был назначен обер-гофмаршалом двора и не имел врагов среди верховников, — какого чёрта ввязываться ему в интриги, которые могут стоить ему головы! Он богат, знатен, отличен при дворе, имеет успех, обладает красивейшей женщиной обеих столиц! Какое ему дело до того, самодержавна ли Анна или нет?!
