Почему же, несмотря на многолетнюю подготовку к войне, случилась катастрофа? Почему нападение получилось «внезапным»? Существуют условности, необходимость которых определяется техническими и политическими аспектами подготовки к войне. Все как в боксе — бойцы выходят на ринг, скидывают халаты, приветствуют публику и друг друга, вставляют капы и начинают бить друг друга по лицу. Германия была подобна боксеру, который внезапно соскочил с ринга и набросился на своего будущего противника из следующего сезона, мирно сидящего в костюме и галстуке. Когда говорят о внезапности нападения, то речь идет именно об этом. Успех первых ударов вовсе не означает, что, перед тем как сесть в первый ряд в костюме, мы плохо тренировались. Для своевременного принятия мер по отражению агрессии нужно принять политическое решение начать войну. Объективные предпосылки для такого решения в 1941 г. до самого последнего момента отсутствовали. Когда же обстановка прояснилась, выдвигать войска было уже поздно. Оставалось только биться в «тонкой красной линии». Как сказал в свое время фельдмаршал Мольтке, «одна ошибка, сделанная при первоначальном сосредоточении, едва ли может быть исправлена в течение всей кампании»[674].
Стратегия. Со стратегической точки зрения «молниеносная война», или, как привычнее, «блицкриг», — это поиск решения стратегической задачи разгрома целой страны на оперативном уровне. Предполагается, что, правильно нарисовав стрелочки на карте и правильно изобразив эти стрелочки на местности, мы достигнем цели сокрушения противника как государства. Дополнялся процесс рисования стрелочек тактическими и оперативными приемами, ускорявшими «умфассен, эйншлихтен, фернихтен» — охват, окружение и уничтожение.
В ходе Первой мировой войны немцы на двух фронтах получили колоссальный опыт ведения оборонительных и наступательных операций. Осмысление этого опыта позволило им разработать тактические приемы и оперативные идеи, которые сотрясали Европу в течение нескольких лет. Подобный опыт и соответственно материал для осмысления отсутствовал у русской армии, воевавшей на разреженном фронте. Однако социальные катаклизмы в нашей стране породили другой опыт, и, что самое важное, нашлись люди, сделавшие выводы из этого опыта.
20–е годы были отмечены настоящим всплеском военно-научной мысли. Бывшие офицеры и генералы воевавших сторон, оставаясь сердцем на поле брани, думали о будущей войне. Европа разделилась на победителей и побежденных, но Версальский мир не устранил противоречий и уж никак не мог переделать человеческую природу. В 1926 г. в сборнике статей академии М. В. Фрунзе бывший офицер царской армии A. A. Свечин написал:
«Мобилизация ныне является не отдельным моментом в ведении войны, а становится перманентной. В настоящее время было бы грубейшей ошибкой смешивать понятие оперативного развертывания, охватывающее сосредоточение на театре войны одного первого эшелона мобилизации в ближайшие дни после начала войны, и понятие стратегического развертывания, относящееся к достижению кульминационного пункта напряжения военной мощи, допустимого при данной экономике государства. Если Наполеон и Мольтке могли еще сосредоточивать все свое внимание на единственной цели — поражении видимой живой силы неприятеля, то при современной способности государства рождать новые армии это часто было бы ошибкой; объектом действий является весь неприятельский народ, со скрытыми в нем потенциальными возможностями к сопротивлению. Перманентность мобилизации обращает современные армии в своего рода саранчу, борьба против которой не может быть успешна, если она не направляется одновременно на обезвреживание тех пространств, на которых саранча появляется. Понимание современной стратегии, уяснение того ряда целей, которые она должна выдвигать, может создаться только на почве ясного представления о живучести современных армий, обусловливаемой новой экономикой»[675].
Эти слова стали той основой, на которой была построена советская стратегия в войне, стратегия, позволившая выжить как государству.
Она возникла не на пустом месте. У советского руководства был опыт «хаотичной тотальной войны» в 1918–1920 гг., когда буквально из воздуха формировались новые дивизии, когда в охваченной хаосом и разрухой стране содержалась и относительно исправно функционировала 5–миллионная армия. То, что казалось дикостью по европейским меркам, — формирование дивизии как единицы из плохо обученных, плохо одетых и плохо вооруженных людей, давало свой результат. Такие дивизии часто не имели устойчивых традиций, появлялись и исчезали в пламени сражений, но они были пусть слабыми, но действующими фигурами, которые можно было поставить на шахматную доску. До 31 декабря был сформирован или переформирован 821 эквивалент дивизий (483 стрелковые дивизии, 73 танковые, 31 моторизованная, 101 кавалерийская и 266 танковых, стрелковых и лыжных бригад). Был организован непрерывный конвейер восстановления существующих и формирования новых соединений. Противопоставить стратегии «перманентной мобилизации» немцы ничего не смогли. Весь путь от границы до Ростова они проделали в практически неизменном составе соединений, которые в непрерывных боях теряли людей, технику, наконец, просто уставали. Не будем забывать, что пехотные дивизии проделали весь путь от берегов Буга и Прута до Харькова и Мариуполя пешком. Ожидать от них такого же упорства в обороне и наступлении, как в июне 1941 г., было невозможно. К этому добавилось воронкообразное расширение фронта от границы до меридиана Москвы и Ростова. Сложилось своего рода шаткое равновесие между боевыми возможностями «перманентно мобилизованных» соединений Красной Армии и растянутостью фронта, потерями, усталостью немецких войск. Результат был вполне предсказуемым — когда поступление свежих соединений превысило темпы их перемалывания немцами, Красная Армия в очередной раз попыталась перехватить инициативу, и немецкий фронт посыпался, немецкие дивизии сначала под Ростовом, а потом по всему фронту побежали на запад, бросая оставшуюся без горючего технику.
У читателя может возникнуть законный вопрос: «А не является ли стратегия „перманентной мобилизации“ частным случаем стратегии „трупами закидали“?» Во-первых, посмотрим на ситуацию со стороны немцев. В течение всей кампании 1941 г. немецкие войска практически не получали подкреплений, новых соединений взамен измотанных многомесячными боями. Только в наступлении на Москву были использованы находившиеся до этого в резерве 2 и 5 танковые дивизии. Имея за спиной лучшую в Европе промышленность, Германия не использовала должным образом ее мощности, и немецкие танковые войска испытывали жесточайшую нехватку танков, люфтваффе не хватало самолетов. То же самое и с личным составом. На восточном фронте вели бой бледные тени рот и батальонов, а в Германии сидели без дела тысячи и сотни тысяч людей, способных держать в руках оружие. Да, ввод в бой плохо организованных и вооруженных французским оружием и автомашинами соединений привел бы к возрастанию потерь вермахта. Но без этого те же самые люди сложили свои головы на полях Курской дуги и в Черкасском котле. Немецкой стороной не было сделано рывка всеми силами с целью выигрыша войны. Напротив, советская сторона приложила все усилия, чтобы не проиграть. Людям была дана возможность постоять за свою страну с оружием в руках. Во-вторых, представляя себя на месте солдата 223–й стрелковой дивизии под руководством генерала химических войск перед лицом немецких танков, не нужно забывать и о положительных чертах такой ситуации. Альтернативой «перманентно мобилизованным» дивизиям было противостояние оккупантам в составе уже вооруженных чем попало партизанских отрядов. «Двухсотые» и «трехсотые» дивизии, несмотря на все проблемы, были организованной силой, более или менее оснащенной артиллерией, минометами и, что самое главное, включенными в единый оперативный замысел. Они были не повстанческими отрядами, а частью общего механизма ведения войны. Сегодня мы оказываемся перед острием немецкого танкового клина, завтра другие при поддержке Т–34 и КВ окажутся перед его флангом с невыспавшимися пехотинцами или румынской кавалерией.
