Ознакомительная версия. Доступно 43 страниц из 212
Пришел юбилей. 19 февраля соединенный хор всех гвардейских полков пел на Дворцовой площади торжественные и радостные пьесы, на набережной Васильевского острова гремели фейерверками орудия, Александр Николаевич выходил на балкон дворца и, сняв каску, приветствовал ликующие толпы, правда, не столь многочисленные, как хотелось бы… Потом был прием военных в Белом зале, прием сенаторов в Георгиевском зале, благодарственный молебен в Большой дворцовой церкви.
Все отметили, что государь выходил очень расстроенный, хотя на вид спокойный. Он говорил коротко. Перед сенаторами сказал несколько слов, которые не мог закончить без слез:
– …Надеюсь, что народ поможет мне сокрушить крамолу. Господь спас меня еще раз, и прошу у всех вас помощи, ибо это зло необходимо искоренить!
А 20 февраля Лорис-Меликов в третьем часу дня возвращался домой, и некий дурно одетый молодой человек на углу Почтамтской и Большой Морской выскочил из засады и выстрелил в упор в правый бок графа. Пуля скользнула по шинели, разорвав ее в трех местах и повредив мундир. Граф остался невредим, и даже сам помогал схватить преступника, оказавшегося неким Млодецким, из выкрестов, находившимся под надзором полиции.
Спустя час у него собралась едва ли не вся царская семья: приехали наследник, великие князья, министры, послы. Лорис держался молодцом, говорил: «Меня пуля не берет, а этот паршивец думал убить меня!»
В ночь с 21 на 22 февраля к Лорис-Меликову пришел писатель Всеволод Гаршин с одной просьбой-мольбой: помиловать Млодецкого. Двадцатипятилетний писатель рыдал, умоляя пощадить террориста. Усталый граф со всей любезностью успокаивал гостя, и тот ушел просветленный.
Суд по новому положению был скорый. Млодецкий держался крайне дерзко, жалел, что не попал, но уверял, что при новой возможности не промахнулся бы. Узнав о смертном приговоре, несколько смутился, но ел с большим аппетитом. Последний обед его состоял из мясных щей с фунтовым куском мяса, телячьей котлеты и блинов без варенья.
Спустя три года будет опубликован рассказ Гаршина «Красный цветок», рассказ о сумасшедшем: «…Он сорвал этот цветок, потому что видел в таком поступке подвиг, который он был обязан сделать… В этот яркий красный цветок собралось все зло мира… Нужно было сорвать его и убить…» Прогрессивная критика поняла рассказ как «драму самоотвержения и героизма», общество все еще тешилось красивыми аллегориями.
22 февраля Млодецкий был повешен. Полиция задержала в толпе несколько человек, порицавших правительство и одобрявших действия преступника. Да что революционеры – архиблагонамеренная генеральша Богданович, прилежно заносившая все мало-мальски важные события в свой дневник, и та писала о революционерах с некоторым почтением: «…28 февраля. Сегодня Иславин рассказывал, что опять вышел номер „Народной воли“. Вот люди неугомонные! Неужели у них есть еще типографии? Как они умеют действовать! Их девиз: l’union fait la force („В единстве сила“). Никогда своего не выдадут. Ляжет костьми, умрет – ничего не скажет». И это жена старосты Исаакиевского собора.
По настоянию русского правительства в Париже 28 января 1880 года был арестован Лев Гартман, под именем Сухорукова участвовавший с Перовской в подготовке покушения на царя под Александровом. Петербург требовал выдать преступника для предания его суду, а французское правительство колебалось, оно боялось своего общественного мнения. О духе того времени во Франции дает представление фраза из газетной статьи Феликса Пиа: «…Чтобы установить демократию на земле, нужно свергнуть с престола того, кто на небесах».
Виктор Гюго, в 1863 году призывавший русских солдат «вновь стать людьми», бросать военную службу, которая в России «более тягостна, чем каторга в иных странах», и выступить против «своего тирана и палача-царя», в 1880 году призвал не выдавать Гартмана:
«Вы – правительство честное. Вы не можете выдать этого человека.
Между ним и вами стоит закон.
А над законом есть право.
Деспотизм и нигилизм представляют собой две чудовищные стороны одного и того же явления, относящегося к области политики. Законы о выдаче преступников не затрагивают политическую сферу…
Вы не выдадите этого человека.
Виктор Гюго».
Замечательна логика этого послания, где как будто равно осуждаются партии и самодержавие и терроризм, но почему-то милосердие проявлено лишь ко второму. С такими же требованиями выступили вождь республиканцев Леон Гамбетта, лидер республиканской левой Жюль Ферри, а уж когда к ним присоединил свой голос Джузеппе Гарибальди, французское правительство сдалось. Гартмана выпустили из тюрьмы, он уехал в Америку, где вскоре занялся бизнесом.
В те месяцы во французских и английских газетах появились статьи, объявляющие падение династии Романовых вопросом времени. Нетерпеливое ожидание переворота в России усиливало внимание к революционерам. Помимо сочувствия к героям, жертвовавшим своими жизнями, за границей и в России крепло убеждение в их могуществе. Генеральша Богданович, да и многие верили, что террористов – десятки тысяч, что они могут взорвать весь Петербург, что их организация покрыла собой всю империю, что в ней состоят многие близкие к царю люди, иные прямо называли великого князя Константина – иначе отчего же он избегал всех покушений последнего времени, не было его ни в царском поезде, ни на злополучном обеде с Гессенским… Так страхи незнания питали невольное уважение к революционерам, укрепляя легенду о «чистых сердцем героях».
А что бы графу Лорис-Меликову опубликовать бумагу, полученную им вскоре после суда над очередной группой террористов:
«Его сиятельству главному начальнику Верховной распорядительной комиссии генералу-от-кавалерии, генерал-адъютанту графу Лорис-Меликову
приговоренного к смертной казни
Андриана Федорова Михайлова
Прошение
Ваше сиятельство! Суд признал меня виновным в принадлежности к преступному сообществу, совершившему в последние годы ряд самых тяжких, самых ужасных преступлений, принесших так много зла России. Во все продолжение заседаний суда я неоднократно заявлял суду и старался доказать полное отсутствие всякой солидарности между моей любовью к русскому народу и убеждениями людей террора, людей кинжала, револьвера и динамита, людей, заменивших разумное человеческое слово орудиями смерти. Суд, приговорив меня к смертной казни, показал, что он не поверил моим заявлениям, между тем, как мое поведение на суде и мое постоянное прошение к Вашему сиятельству могли бы показать мою полную искренность.
Ваше сиятельство! Если и Вы не верите полной искренности моего заявления, что я не участвовал не только фактически, но даже нравственно в тяжких преступлениях, совершенных в последние годы людьми, которых я считаю, и до последней минуты буду считать злейшими врагами русского народа, – то пусть и меня постигнет кара правосудия, назначенная людям, с которыми у меня нет ничего общего. Но и тогда, Ваше сиятельство, я обращаюсь к Вашим чувствам гуманности и великодушия, о которых я так много и так часто слышал в течение восьмилетнего своего пребывания в Ставропольской гимназии от сотоварищей своих, горцев Терской области, и прошу Вас разрешить мне в последний раз и навеки проститься с многолюбящей и так много выстрадавшей, пережившей такие мучительные минуты семи дней судебного заседания, сестрой моей.
Ознакомительная версия. Доступно 43 страниц из 212
