боится, что некоторые будут смеяться над ним, посчитав, что он со своими надгробными речами изображает какого-нибудь Боссюэ или Мальро. Ему нравится название, выбранное для американского издания, – The Work of Mourning («Работа траура»), но двусмысленность «работы» – одновременно как труда и произведения – на французском передать невозможно. Сначала возникла идея остановиться на названии «В жизни и в смерти», но вскоре оно обнаруживается на обложке нового диска Джонни Холлидея[1419]. В итоге книга получит название «Каждый раз единственный, конец света», что сразу же заявляет об одном из фундаментальных тезисов. Деррида написал это по случаю смерти Альтюссера:
То, что завершается, что Луи уносит с собой, это не только то или это, что мы могли в тот или иной момент разделять, здесь или там, это сам мир, определенное начало мира, несомненно, его начало, но также начало мира, в котором я жил, мы прожили общую историю, в любом случае незаменимую, историю, у которой будет тот или другой смысл для одного или другого из нас… это мир, который является миром для нас, единственный мир, который погружается в пропасть, из которой никакая память – даже если мы сохраним память, а мы ее сохраним – не сможет его спасти[1420].
Этот большой труд, одновременно мрачный и светлый, очень хорошо принят прессой. Несмотря на прошлые стычки, Бернар-Анри Леви чествует Жака Деррида в своем «Еженедельном журнале», который он ведет в Libération:
Меня сближает с моим старым учителем из «Комедии» симпатия, которой я не могу сопротивляться… Закрываются книги. Закрываются глаза. Их мы и слышим… В этом весь дух этой эпохи. Траур поколения. Словно божественная комедия, герои которой обречены быть не тенями, но голосами в череде кругов, Вергилием которых оказался Деррида[1421].
Поль Рикер был взволнован до слез, когда узнал о болезни Деррида. После смерти Левинаса связи Деррида и Рикера очень укрепились. В декабре 2002 года они участвовали в диалоге в Доме Латинской Америки, посвященном теме «Другой, как о нем говорить?». Этот вопрос – один из самых важных в их работах, но также он важен для давней истории их отношений. «У меня есть талант. Но у Деррида есть гений», – порой говорит Рикер своим близким. В письме своему бывшему ассистенту он признается, что «по-прежнему сожалеет о неудачной критике», с которой он выступил против него в «Живой метафоре», а потом добавляет: «Вы ловко подхватили ее и блестяще с ней справились»[1422]. Узнав о серьезности его состояния, Рикер пишет Деррида о том, насколько ценны для него его идеи и жизнь: «Я не спешил сказать о восхищении вашими трудами и, если позволите, о дружбе, которая, как я всегда верил, могла найти отклик и в вас. Обнимаю»[1423].
В декабре 2003 года Деррида также посвящает Рикеру один из своих последних текстов:
Не признаваясь даже, честно говоря, в чувстве некомпетентности, я считаю, что у меня всегда будет недостаточно сил, чтобы подступиться – в исследовании или философском обсуждении – к безмерному творчеству Поля Рикера… Перечитывая то, что я только что спонтанно написал («сложно, даже невозможно»), я улыбаюсь. Постфактум я замечаю, что два этих слова два последних года находились в центре наших с Полем Рикером споров о зле и прощении[1424].
Деррида задается вопросом о «странной логике этого разговора без согласия и без противостояния», в котором «встреча намечается, но также и срывается».
Мы «пересекались», сказал он мне совсем недавно, когда мы еще раз пытались вместе продумать, что произошло и что не произошло между нами на протяжении целой жизни… Поверх или через непреодолимую пропасть, которую мы не смогли назвать, мы все же можем говорить друг с другом и друг друга слышать.
Чтобы рассказать о «постоянно растущей симпатии», Деррида возвращается к некоторым моментам в их отношениях. Рикер во время их давнего спора по поводу метафоры написал: «Ход мэтра в данном случае – войти в метафизику не через врата рождения, а, если я осмелюсь так сказать, врата смерти». Деррида возвращается к этой формулировке через 28 лет и искренне отвечает ему:
Хотя я сомневаюсь в том, что это верно в отношении моего текста о метафоре, здесь и сейчас это уже неважно, я считаю, что Рикер понял вещи правильно и глубоко, не ограничившись спором. Понял нечто во мне и в моих философских жестах. Я всегда отдавался утверждению и непреодолимому переутверждению жизни, проходя, увы, «через врата смерти», не в силах отвести от нее взгляда, в каждое из мгновений[1425].
В начале 2004 года Деррида снова плохо. Мишель Лисе вспоминает: «Из-за интоксикации, ставшей следствием оральной химиотерапии, он терял чувствительность пальцев на руках и ногах, ему приходилось подолгу их массировать. Болезнь мешала ему писать новые тексты. Он по-прежнему рано поднимался, но большую часть дня после обеда отдыхал. Телефон ему передавали лишь изредка»[1426].
Он все же не бросает свои дела. Один из наиболее важных для него проектов – это публикация отдельного номера престижных «Тетрадей Эрн», который будет посвящен ему и которым занимаются Мари-Луиз Малле и Жинетт Мишо. Он обсуждает с ними отбор участников, стремясь никого не забыть. Он тщательно отбирает документы и обширную иконографию: многочисленные фотографии, рисунки и картины Камиллы и Валерио Адами, Саймона Хантаи и Жерара Титус-Кармеля, а также партитуру композитора Михаэля Левинаса. Главное – Деррида собирает девять ранее не издававшихся на французском текстов, которые образуют своего рода книгу внутри другой книги[1427].
С начала года Авитал Ронелл устраивается на шесть месяцев в Рис-Оранжис, чтобы Жак не оставался один, когда Маргерит должна выбираться в Париж, где она работает психоаналитиком. Она обсуждает с ним проект конференции, которая могла бы пройти в Нью-Йорке в октябре 2004 года, чтобы отметить выход «Тетрадей Эрн». «Чувствовался особый груз, немного пугающая торжественность, поскольку оба мы понимали, что эта поездка могла стать последней поездкой в США». Но большую часть времени Авитал пытается развлечь Жака, рассмешить его – у нее к этому особый талант. «Жак охотно называл меня Ави, в чем можно было услышать еще и à vie („на всю жизнь“). Мы немного занимались вместе йогой. Иногда я делала ему массаж. Но когда я заговаривала о медитации, он говорил мне, что ему известны только медитации Декарта и Гуссерля»[1428].
Теперь, когда он почти не в состоянии писать, устная речь, уже
