У Люмиса лопнуло терпение.
— Сволочь! Мерзавец! Чорт вас побери!
— Простите? — переспросил Лемлейн.
— Оденетесь вы когда-нибудь или нет?
— Почему вы мне не позвонили? — спросил Лемлейн. — Я бы оделся заранее и к вашему приезду был бы готов…
И верно, почему он не позвонил? Почему Уиллоуби это не пришло в голову? Всего не предусмотришь. А может быть, Уиллоуби боялся говорить по телефону?
— У вас есть машина? — спросил Люмис.
— Есть. Вы разве забыли? Благодаря вашей любезности…
— Ладно. Я тогда поеду в Гранд-отель. А вы, как только оденетесь, берите свою машину и приезжайте туда же.
— Слушаю, сэр, — сказал Лемлейн. — Я мигом.
Люмис вылетел из дома.
Лемлейн отшвырнул сапоги со шнуровкой и проворно достал из шкафа нормальную пару обуви. Он прислушался к звуку шагов Люмиса по лестнице, в вестибюле, на гравии дорожки. Он услышал, как запыхтел мотор и машина, рванувшись, унеслась в ночь.
На одно мгновение он позволил себе улыбнуться. Потом быстро оделся, крикнул своей костлявой жене, что вернется через три-четыре часа, побежал в гараж и выкатил оттуда свою служебную машину, большой щегольской черный лимузин, который раньше принадлежал гаулейтеру.
Иетс складывал и раскладывал экземпляр расшифрованной стенограммы. Несмотря на спешку, страницы были отпечатаны со всей безупречной аккуратностью, свойственной Абрамеску.
Девитт протянул руку.
— Дайте-ка сюда стенограмму, пока она еще цела. Отчего вы так нервничаете?
— Никогда со мной такого не бывало, — сказал Иетс. — Это в первый раз сегодня. Я словно вижу перед собой составную головоломку, отдельных кусков еще не хватает, но картина уже начинает вырисовываться.
— Какая же картина? — спросил Девитт, движением руки показывая, что считает достигнутые результаты любопытными, но не потрясающими. — Хорошенькая девчонка втерлась в кому-то в милость под вымышленным предлогом. Это единственное, что вам удалось доказать. Все остальное лишь намеки, предположения и доносы, которые пока ничем не подкреплены.
— Нет, почему, — вмешался Трой, — разве только это? А десятипроцентный рэкет Люмиса и Уиллоуби — Господи боже, подумать, что мы пришли сюда учить немцев демократии!
— Свидетель — Марианна Зекендорф, которую вы сами разоблачили как безответственную лгунью.
— А нацист, скрывающийся в поместье Ринтелен — том самом поместье, которое мы никак не можем вырвать у Уиллоуби?
— Откуда вы знаете, что этот человек нацист?
Иетс сказал:
— Это не Дейн! Майор Дейн умер!
— А кто же это? Почему его до сих пор не взяли?
Иетс пожал плечами:
— Сэр, дело настолько запутанное, что я не решился действовать дальше без ваших распоряжений.
— А, армейская субординация! Я достаточно старый военный, чтоб знать ей цену! — Девитт подался вперед, энергично жестикулируя. — Есть моменты, когда нужно действовать на свой страх и риск, если знаешь, чего добиваешься. Но вы-то знаете? Что вас интересует? Уиллоуби? Неизвестный в замке Ринтелен? Фарриш? Или что-то более значительное, чем каждый из этих людей в отдельности?
Иетс нахмурился и провел рукой по волосам.
— Сам не знаю, сэр. Сегодня на меня что-то уж очень много всего навалилось. Я еще не успел обдумать.
— Так думайте быстрей! Не теряйте времени!
— У меня были бородавки на пальцах, сэр. Бывало, выжжешь одну — а на ее месте или где-нибудь рядом сейчас же вырастет другая. Так и здесь. Уиллоуби не стал бы делать то, что он делал, если бы не чувствовал себя одним из многих, если бы не рассчитывал, что это ему сойдет с рук. У него есть свои представления относительно того, зачем мы пришли в Европу. Мы, видите ли, принесли сюда лозунг свободы предпринимательства, свободы любыми средствами обеспечивать свою выгоду, пока тебя не стукнут по голове. Я раньше думал, что у нас нет определенной цели. Благодаря Уиллоуби я уразумел, что цель есть…
Иетс говорил спокойно, не горячась. Он только следил за Девиттом, стараясь понять, соглашается ли тот с ним, или, по крайней мере, принимает ли его основные положения.
Девитт, помолчав, сказал:
— В вас слишком много ненависти.
Иетс улыбнулся одними глазами:
— Война научила, сэр. Но я не согласился бы забыть этот урок за все блага мира.
— Вернемся к действительности! — сказал Девитт. — Как, по-вашему, достаточно у нас данных, чтобы, как вы выразились, стукнуть этих молодчиков по голове?
Иетс слегка нахмурился:
— Мне кажется, успех местного значения нам обеспечен.
— Тогда чего вы ждете?
— Я всего лишь лейтенант, сэр, — и притом в душе школьный учитель. А если завтра генерал скомандует «Руки прочь»?
— До завтра еще далеко, — сказал Девитт. — Завтра я побеседую с Фарришем и еще кое с кем. А пока — ночь в вашем распоряжении.
Было около часу ночи, когда Лемлейн подъехал к замку Ринтелен. Петтингер еще не спал; он сидел у себя в комнате перед камином и помешивал тонкий серый пепел сожженных бумаг.
— Так вы уже знаете… — были первые слова Лемлейна.
Петтингер указал на пепел:
— Мне не впервые! — Он отставил кочергу. — Я рассчитывал на ваш приезд, герр бургомистр. Мне сегодня понадобится проводник. Памела в восемь часов ушла из дому и не вернулась. Вдова совершенно спятила — вы не слышали, как она там мечется?
— Памела ушла и не вернулась… — повторил Лемлейн.
Он прислонился к кровати Петтингера, раскрыв рот, вытаращив глаза — точно человек, силящийся проглотить слишком большой кусок. Отсутствие Памелы — и полуночный визит Люмиса!… Лемлейн затрясся. Но зачем бы Памела стала доносить на него? Она ведь знает, что он — единственный защитник ринтеленовских интересов!
Петтингер закричал:
— Gott verdammt![28]Что вы стоите точно истукан? Надо что-то делать! Вы знаете город! Куда мне идти?
— Вы поссорились? — упавшим голосом спросил Лемлейн.
— Да, поссорились. Она каждые пять минут желает целоваться. Сколько можно выдержать такое?
— А где та, Марианна?
— Почем я знаю? Уиллоуби прислал за ней машину. Она обычно ночует у него.
— Вы и с ней баловались?
Петтингер фыркнул:
— Надо же человеку отдохнуть!
Лемлейн стал ощупывать свое тело, машинально, сам не зная, чего ищет.
— Это еще хуже, чем я думал, — простонал он. Его воздержание от политической деятельности при нацизме, его ухаживания за Уиллоуби, все труды, все унижения — все пропало зря. Петтингер оказался тем прогнившим столбом, который подломился, и теперь грозила рухнуть вся постройка.
