сталкивалось с его совестью, а в Минге у него не осталось ничего, кроме воспоминаний. После колебаний он отмел и желание встретиться с Кете — кто знает, она могла уже влюбиться и выйти замуж и его появление вызвало бы неловкость у обоих.
Но отчего Мария остается, если партия не близка ей и она боится тоталитарного мышления? Наверняка бы Жаннет нашла ей место. Наверняка бы Кете была счастлива. Но Мария… у нее оставалась мечта, винить в которой он ее не мог.
Он услышал, что Аппеля зовут работать в «Empire Today». Собственно, посоветовал его Петер Кроль и исключительно из благих намерений — как тот их понимал: Аппель же давно не работал, перебивался дружескими пожертвованиями и экономил на себе безжалостно.
Из любопытства он как-то утром открыл свежий выпуск «Empire Today» и обнаружил на замечательном месте новые стихи Кроля (естественно, сам Кроль их терпеть не мог). Патриотизм в них зашкаливал.
«Святые любят и хотят пиво,
А мы хотим умереть красиво.
Изотрем мы мундиров материю –
Плохие парни спасут империю!
Не надо больше сосисок с пивом –
По трупам вражьим пройдем локомотивом!
Святые ноют про мир и сытость
И ненавистна им народа плодовитость.
Поднимем в бой мы нашу артиллерию –
Плохие парни спасут империю!».
— На грани с гениальностью, — с улыбкой ответила Мария.
Ниже были размышления некоего партийного философа, как поговаривали, наиболее влиятельного в партии:
«Признаюсь: я сторонник репрессий. Понимаю: репрессии, вероятно, затронут не только виноватых, но и правых. Я за репрессии в целом, если можно так сказать. Репрессии нужны, чтобы мы все осознали, что должны нести ответственность за свои дела и убеждения. Убежденные люди не отступят и сделают, что желают, а остальные научатся выбирать выражения. Могут ли репрессии коснуться меня? Уверен: могут. Я могу ошибаться. Если мои ошибки принесут зло обществу и стране, несомненно, я должен понести наказание. При этом, разумеется, есть множество фигур, которые сейчас заслуживают кары — либералы и коммунисты, предатели, пацифисты и коррупционеры. Их покарать нужно жестоко. Призывая репрессии, должно понимать: и ты можешь стать их жертвой. Но и они станут жертвами, заслуженно. Репрессии — это тотальность. На них нужно решиться. Главное: начать их, остальное приложится. Тяжело признать: великие страны добиваются успеха благодаря успешному уничтожению сломанных деталей. Заканчиваются репрессии. Начинается разложение и вымирание. Если мы верим в империю и великую войну, мы вынуждены уничтожить демократов и пацифистов. Без иллюзий: если победят наши враги, они с удовольствием уничтожат сторонников империи и войны. Никогда нам не ужиться на одном клочке земли. За слова и мысли нужно платить как за действия. Ты либерал или пацифист? Занимай тюремную камеру. Не спрашивай, за что тебя наказывают: за то, что ты либерал и пацифист. Если ты, либерал и пацифист, сильнее меня: я сяду на твою тюремную койку. За что: за то, что ратую за империю и великую войну. Твои убеждения хоть чего-то стоят, если ты готов отдать за них свободу и жизнь. Если ты не готов умереть за свои идеи, то у тебя нет никаких идей».
— Я согласна умереть за французскую косметику и «византийское» платье, — сказала Мария. — Жаль, никто меня не спрашивает.
— Попроси у Дитера, он тебе подарит.
В искреннем удивлении она на него уставилась.
— Откуда ты знаешь, что мы снова общаемся?
— Я не слепой. Я видел итальянский платок, зря прятала, я наблюдательный.
— Ха, считаешь, у меня не может быть другого поклонника? — вспылила Мария.
— Я знаю, сколько он стоит. Не всякий партийный может купить такой.
— Хорошо, я попрошу у него платье, — с иронией ответила Мария, — и, знаешь, приглашу дизайнера к нам, это платье собирают на хозяйке. Ты же не против?
— Что ты, когда я еще увижу, как собирают платье за несколько десятков тысяч.
Она пожала плечами, показывая, что не намерена реагировать на его колкий тон.
Но, собирая тарелки со стола, она осторожно, напуская невинное выражение, спросила:
— А можно… я приглашу его к нам?
— Зачем?
— Ну… чтобы поболтать вместе.
— Хочешь превратить нашу квартиру в место свиданий?
— Я этого не говорила, — снова вспылила Мария. — Мы не можем бывать вместе нигде, повсюду его знакомые. Я прихожу к нему в номер в свой обеденный перерыв. Я хочу хоть иногда видеть его в спокойной обстановке.
— А при чем тут я?
— При том, что это и моя квартира.
— Ты его любишь?
— Да, — с вызовом ответила она.
— Я подумаю в обмен на что-нибудь полезное… мне.
— Тьфу, каким расчетливым ты стал!
Спросить у Дитера можно было разное — таково было его положение в военном штабе и состояние его жены. Отношения с партией у него были нейтральными, но часть партийных оказали бы ему услугу в обмен на близкое знакомство, например, с офицером разведки. Включив его, Альберта, в эту любовную тайну, Мария невольно сделала из него не только соучастника, но и опасного свидетеля. Она и ее любовник не хотели, чтобы об этом узнали, и в их интересах было посулить ему выгоду за молчание.
— Не верю, что ты попросишь что-то материальное, — сказала Мария двумя днями позже. — К сожалению, это было бы нереалистично просто.
— Ваши деньги мне не нужны.
— А жаль, — ответила она. — Дитер помог бы тебе уехать, если бы ты попросил.
— Есть кое-что… чем он может помочь. Не мне.
— Вот как?
— Да. Нужны связи и, возможно, деньги… чтобы устроить человека на некоторое время.
— Ты скажешь, в чем дело? — перебила Мария. — Кто этот человек?
— Аппель.
Она поежилась, припоминая, сколько проблем заработал его приятель из-за своей несговорчивости.
— А что с… ним? Разве он не работает на…
— Нет. Его забрали в психушку. Мне сегодня сказал Петер. У меня нет знакомых, которые бы вытащили его от психов. Понимаешь?
— Значит, — тихо ответила Мария, — ты просишь, чтобы Дитер поручился за него?.. За… психбольного?
— Ты прекрасно знаешь, что он не псих!
— Он псих, если не уезжает… а вместо этого бросает вызов партии!
Проснувшийся в ней животный страх перекинулся и на него. На мгновение он усомнился в собственном благоразумии. Разве он обязан помогать Аппелю? Не сказать, что он сильно привязан к Аппелю, связывает их мало, напротив — от Аппеля, с его желанием много общаться, порой хочется избавиться. И не подозрительна ли его забота об Аппеле в глазах знакомых?
— Пожалуйста, Мари, — после паузы заговорил он новым тоном, — я больше ни о чем не попрошу. Он же… мой друг. Я не могу бросить его.
— Однажды ты убьешься, —
