Аист поднялся в воздух и, делая редкие взмахи большими крыльями, полетел вдоль улицы. Они последовали за птицей. Дойдя до вокзала, увидели его на разрушенной крыше, он как будто показывал им дорогу.
Лужи на каменном полу свидетельствовали о недавно прошедшем дожде. Повсюду сидели и лежали люди. Они устроились среди обломков камней, как будто это были лавки и столы, установленные для них предусмотрительными властями. Большинство этих людей, вероятно, были бездомными, непохоже, чтобы они собирались куда-то ехать. А куда, собственно? До следующего разгромленного вокзала?
В одном углу давали кофе и хлеб. На табличке значилось, что позже будут выдавать жидкий суп. И хотя они были голодны, но не решились встать в очередь из страха, что их разоблачат. Кнуд Эрик ушел с пачкой сигарет и вернулся с хлебом, колбасой и бутылкой воды. Довольный Блютус жадно глотал. Остальные долго жевали, не зная, когда еще удастся поесть.
Ночевали на вокзале, на следующее утро сели в поезд до Бремена. В Бремене следовало пересесть на поезд до Гамбурга. Билетов не было. И снова сигареты Кнуда Эрика решили проблему. Перрон был наводнен людьми, но они использовали Олд-Фанни как волнорез. Люди расступались. Думали, наверное, что это несчастный инвалид войны. Не хватало только железного креста на груди.
Посредине перрона стояла женщина в мешковатом зимнем пальто. Непохоже, чтобы она собиралась куда-то ехать. Просто стояла. Такого растерянного выражения, как на этом бледном, изнуренном лице, полускрытом завязанным под подбородком платком, Кнуд Эрик еще в жизни не видел. Она не замкнулась в себе, как все другие. Ее просто здесь не было. Глаза казались совершенно пустыми, как если б она их закатила, только хуже. Ее со всех сторон толкала слепая людская масса, и вдруг чемодан, который женщина держала в руках, открылся, и из него выпал маленький ребенок. Кнуд Эрик отчетливо видел маленький обгорелый трупик, сморщенный, мало похожий на человека, мумию, высушенную жаром того огня, что, очевидно, пожрал разум его матери. Мужчина, смотревший в сторону состава, толкнул ее, сделал шаг, не глядя под ноги, и наступил на лежавший перед ним труп. Кнуд Эрик отвернулся.
— Смотри, — произнес Блютус, — тетя куклу потеряла, кукла — негр.
Через несколько часов они подъехали к Гамбургу. Около получаса перед глазами проносились одни руины. Они-то воображали, будто знают, во что бомбежки могут превратить город, однако теперь понимали, что ничегошеньки до сих пор не видели. Здесь страшные черные фасады не возвышались среди куч щебенки и кирпичей. Нельзя было даже угадать, где проходили улицы. Разрушение носило такой катастрофический размах, что представить, будто причиной его мог стать человек, было практически невозможно. Но и на природную катастрофу это не походило. Тогда хоть что-нибудь да осталось бы по закону случайности, а тут разрушение было настолько систематическим, что казалось, за всем этим стоит совсем иная форма существования — не человек, не природа, а некое существо, составными элементами которого являются не вода и воздух, а огонь и сила тотального уничтожения.
Впервые за без малого шесть лет войны они почувствовали, что все это время находились на ее периферии. И поступили, как и все пассажиры в переполненном поезде, — опустили взгляды. Зрелище казалось невыносимым. В масштабе разрушения было нечто настолько непостижимое, что их мозг сдавался, а за ним — и глаза. Они знали, что если останутся здесь надолго, то закончат, как все эти люди вокруг, — лишатся движущей ими надежды.
Даже Блютус отвернулся и принялся крутить пуговицу своего пальто. Он ни о чем не спрашивал, и Кнуд Эрик подумал, что мальчик слишком умен, а потому не хочет слышать ответ.
* * *
Третьего мая в половине пятого утра в порту Нойштадта они украли буксир. Вообще-то, они собирались доехать до Киля, но пришлось воспользоваться тем транспортом, что подвернулся. Последние сигаретные пачки Кнуда Эрика обеспечили им проезд в крытом кузове грузовика, следовавшего до Нойштадта. В порту было безлюдно, они шли вдоль набережной, высматривая подходящее судно. Блютус, свернувшись, как щенок, спал на коленях Олд-Фанни. Взять буксир под названием «Одиссей» решил Антон. Когда они спустились на палубу, Блютус проснулся. Он лежал на руках у матери, но тут же потребовал, чтобы его отпустили. Потянулся, зевнул… и глазки-телескопы начали свою вечную охоту за новым.
— Смотри, — сказал он, ткнув пальцем в небо.
Они запрокинули голову и поглядели вверх.
Над ними, медленно взмахивая крыльями, летела на северо-запад большая птица.
— Это аист, — сказал довольный Блютус. — Это Фреде.
— Я уже готов в это поверить, — пробормотал Антон. — Похоже, он летит в Марсталь.
На пути из Любекской бухты им попались три пассажирских судна: «Дойчланд», «Кап Аркона» и «Тилка». Ни на мостике, ни на палубах команды видно не было. Они боялись, что кражу обнаружат и организуют погоню, и, отдалившись от кораблей, пошли на полной скорости. В планах было обойти Фемарн с севера, что вывело бы их довольно далеко в Балтийское море, почти к Гесеру, а затем взять курс на запад и обойти Лангеланн с юга. Крюк, конечно, но они боялись слишком близко подходить к немецкому побережью.
Уже после полудня над морем прокатился глухой грохот. Затем еще и еще, и в какой-то момент стало казаться, что над ними дрожит небосвод. Из бухты поднимались столбы дыма, и они догадались, что Нойштадт, по всей видимости, бомбят или же бомбят корабли у причала. Время шло, и они поняли, что зря боялись идти вдоль побережья. Никто и не подумает посылать за ними погоню. Немцы, очевидно, потеряли контроль над Балтийским морем, теперь его патрулировали британские бомбардировщики «хоукер-тайфун». Снова и снова над морем слышались слабые раскаты — эхо от взрывающихся вдалеке бомб.
Плотность движения была большая, но суда в основном шли из восточной части Любекской бухты, где наступали русские: рыбацкие, грузовые, катера, яхты, шмаки, гребные лодки, по необходимости оборудованные мачтами и парусами. На горизонте повсюду поднимались столбы дыма. Им все время попадались обломки, они чуть не столкнулись с целой флотилией обгоревших трупов, качавшихся на поверхности воды лицом вниз. На расстоянии показалось, это водоросли, и, осознав ошибку, они едва успели изменить курс. Среди утопших попадались женщины и дети. Жилетов ни на ком не было, и они поняли, что это такие же беженцы, как и они сами.
Неужели это никогда не закончится? — думал Кнуд Эрик.
Эйфория по поводу счастливого бегства улетучилась, они осознали, что если хотят пересечь Балтийское море живыми, то по-прежнему могут рассчитывать только на удачу. Под их ногами находилась палуба немецкого судна, и ничто не могло помешать следующему «хоукеру-тайфуну» сбросить на них свой смертельный груз. Пять лет они не видели датского флага. И теперь по нему тосковали. Но, может, даже флаг не помог бы. Казалось, море вывернулось наизнанку и изрыгнуло все то, что столетиями покоилось на дне. Они плыли по морю мертвецов и ощущали свою к ним принадлежность.
Кнуд Эрик стоял у штурвала. Он отдал приказ надеть спасжилеты. Жилетов на всех не хватило. Поглядев на Хермана, он с сожалением пожал плечами. Капитан Бойе утонул, потому что отдал жилет кочегару, забывшему свой в машинном отделении. Кнуд Эрик протянул собственный спасжилет Уолли и приказал ему помочь Херману одеться. Если их потопят, он отдаст жизнь за человека, которого презирает, но выбора у него нет. Этому его научила война. Вполне возможно, что союзники борются за победу справедливости, но жизнь-то справедливости не знает. Все, что у него есть, — это чувство долга, а иначе жизнь превращается в полную бессмыслицу.
