в курсе подобных вопросов.
Придя к такому выводу, она отказалась от мысли узнать что-нибудь от этих господ. «Во всяком случае, – подумала она, – разве он не должен был бы показаться здесь хоть на пять минут или, по крайней мере, черкнуть хоть слово? Его поведение ужасно».
Пробило одиннадцать часов, половина двенадцатого, полночь. Люсьен не появлялся. «О, я отучу его от таких повадок!» – мысленно воскликнула госпожа Гранде вне себя от гнева.
В эту ночь сон не коснулся ее вежд, как выразились бы люди, умеющие хорошо писать. Снедаемая яростью и скорбью, она попыталась отвлечься при помощи того, что ее поклонники называли «занятиями историей». Ее горничная принялась читать ей «Мемуары» госпожи де Мотвиль, которые еще позавчера казались ей руководством для женщины высшего света. Любезные ее сердцу мемуары показались ей в эту ночь совсем неинтересными. Пришлось прибегнуть к тем романам, против которых госпожа Гранде уже восемь лет, защищая нравственность, выступала в своем салоне.
Всю ночь госпожа Трюбле, доверенная горничная, должна была ходить в библиотеку, расположенную в третьем этаже, что казалось ей весьма утомительным. Она принесла оттуда один за другим несколько романов. Ни один не пришелся по вкусу, и наконец, спускаясь все ниже и ниже, великолепная госпожа Гранде, которая терпеть не могла Руссо, была вынуждена остановить свой выбор на «Новой Элоизе». Все, что госпожа Трюбле читала ей в первую половину ночи, она находила холодным, скучным, ничто не отвечало ее мыслям.
Немного педантичная напыщенность, заставляющая мало-мальски разборчивых читателей сразу же закрывать эту книгу, оказалась как раз тем, чего требовала непритязательная мещанская чувствительность госпожи Гранде.
Заметив, что рассвет уже пробивается сквозь щели ставней, она отпустила госпожу Трюбле. Ей пришло в голову, что утром она получит письмо с извинениями. «Мне принесут его в девять часов, и я сумею как следует на него ответить». Немного успокоенная мыслью о мщении, она наконец уснула, придумывая фразы для ответа.
В восемь часов госпожа Гранде нетерпеливо позвонила: ей показалось, что уже полдень!
– Мои письма, мои газеты! – недовольным тоном потребовала она.
Звонком вызвали швейцара; он явился, держа в руке только грязную пачку газет. Какой это был контраст с изящным, аккуратно сложенным письмом, которое она жадным взором отыскивала среди этих газет! Люсьен обладал особенным искусством складывать свои письма, и это, пожалуй, было тем из его светских талантов, который госпожа Гранде особенно ценила.
Утро прошло в том, что она строила планы забвения и даже мести, но тем не менее оно показалось ей бесконечным. За завтраком она была чрезвычайно сурова с прислугой и с мужем.
Увидав его в веселом настроении, она язвительно напомнила ему, как глупо он вел себя у военного министра, хотя господин Левен, рассказав ей об этом, взял с нее слово хранить вечное молчание.
Пробил час, половина второго, два часа. Повторение этих звуков, напоминавшее госпоже Гранде проведенную ею ужасную ночь, вызвало у нее приступ ярости. Она долго была как бы вне себя.
Внезапно – кто бы мог ожидать этого от натуры, исполненной самого ребяческого тщеславия? – ей пришло в голову написать Люсьену. Целый час она боролась со страшным искушением написать первой. Наконец она сдалась, нисколько, однако, не закрывая глаз на весь ужас своего поступка.
«Какое преимущество я дам ему над собой! Сколько дней мне придется быть с ним суровой, чтобы заставить его забыть о том отношении, которое вызовет в нем мое письмо!.. Но в конце концов, что такое любовник? – заговорила любовь, надев маску парадокса. – Только источник удовольствия, который мы сами избираем для себя… В настоящую минуту единственное удовольствие, которое может доставить мне этот юнец, – это удовольствие писать ему. Какое мне дело до того, что он при этом испытает? Я же испытаю удовольствие, – с дикой радостью подумала она, – только это и имеет для меня значение». Ее глаза в эту минуту были бесподобны.
Госпожа Гранде написала письмо, но осталась им недовольна, потом сочинила второе, третье. Наконец она отправила седьмое или восьмое следующего содержания:
Мой муж, милостивый государь, имеет кое-что вам сообщить. Мы ждем вас, но чтобы не ждать без конца, несмотря на то что время встречи точно обусловлено, и зная вашу забывчивость, я решилась написать вам.
Примите мой привет.
Огюстина Гранде.
P. S. Приезжайте до трех.
Между тем было уже больше половины третьего, когда она отправила это письмо, которое она сочла наименее неосторожным и в особенности наименее унизительным для своего тщеславия.
Лакей госпожи Гранде застал Люсьена спокойно сидящим у себя в кабинете на улице Гренель; но вместо того чтобы приехать, Люсьен написал:
Милостивая государыня!
Я вдвойне огорчен: я не имею возможности засвидетельствовать вам мое почтение ни нынче утром, ни, пожалуй, сегодня вечером. Я прикован к столу спешной работой, которую имел глупость взвалить на себя. Вы ведь знаете, что в качестве почтительного чиновника я ни за что на свете не хотел бы рассердить моего министра. Он, конечно, никогда не поймет, как велика жертва, которую я приношу служебному долгу, не предоставляя себя в распоряжение господина Гранде и ваше.
Примите благосклонно и в этот раз мои уверения в самой почтительной преданности.
Люсьен Левен.
Госпожа Гранде двадцать минут была занята тем, что высчитывала, сколько времени необходимо Люсьену, чтобы очутиться у ее ног. Она напрягала слух, стараясь уловить стук колес его кабриолета, который она уже научилась различать. Вдруг, к ее великому изумлению, лакей, постучав в дверь, подал ей записку Люсьена.
При виде записки в госпоже Гранде снова проснулась вся ее ярость; ее черты судорожно исказились, она вся побагровела. «Его отсутствие в министерстве могло бы послужить ему извинением. Но как! Он видел мое письмо, и вместо того, чтобы примчаться сюда, он пишет!»
– Ступайте! – приказала она лакею, сопровождая свои слова убийственным взглядом.
«Этот дурачок может одуматься, он явится сюда через четверть часа, – решила она. – Будет лучше, если он увидит свое письмо нераспечатанным. Но будет еще лучше, – подумала она через несколько минут, – если он не застанет меня даже дома».
Она позвонила и велела закладывать карету.
В волнении расхаживала она по комнате; письмо Люсьена лежало на маленьком круглом столике, рядом с ее креслом, и каждый раз, проходя мимо, она невольно взглядывала на него.
Доложили, что карета подана. Не успел еще слуга выйти за дверь, как она кинулась к письму Люсьена, гневным движением распечатала его, не дав себе подумать, что она делает. Молодая женщина взяла в ней верх над искусным политиком.
Холодное письмо Люсьена совершенно вывело госпожу
