кое-что украл.
– И ты считаешь те мучения, через которые ты сейчас проходишь, соразмерной платой за твоё исцеление?
– Да, – Астра поднял на змея взгляд, – и, кажется, на мою долю их ещё немного пришлось.
– Голодный. Холодный. Избит до полусмерти. Малахитовая болезнь. Совсем один в Зелёном коридоре. И это ты называешь соразмерной платой?
– Лекарство горькое, но действенное. Украсть чужое счастье – далеко не всё, в чём я себя виню. Легко собрать ворох проступков поменьше: например, я считал, что я один достоин знаний Алатара, да и что скрывать, завидовал ему, и кроме того…
– Молчать! – рявкнул змей. – Лучше расскажи мне, зачем ты построил ту гильотину?
– И об этом тебе тоже известно, – усмехнулся Астра. – Следил за мной?
– Можно и так сказать.
– Ну, думал отрезать себе руку.
– И что не отрезал?
– Испугался умереть, потерять много крови и умереть.
– Смерти боишься? – спросил обрадованный змей.
– Нет. Но я, как и все, боюсь боли. Не хочу так глупо умереть.
– Ты можешь прижечь рану, об этом не подумал? У тебя же есть твоя чудесная птица, подарок твоего… друга, – змей произнёс последнее слово с глухой усмешкой.
– Я думал об этом, – честно ответил Астра, – но сердце может не выдержать. Но если потеряю много крови – потеряю сознание и умру от кровопотери. Или лезвие топора может быть плохо заточено. Да много чего ещё…
– Астра, ты с таким священным упрямством веришь в выдуманные самим же собой теории! А что будет, если в конечном счёте выяснится, что все твои теории не стоили ничего? Что все твои страдания были напрасны и нужно было покончить с ними раз и навсегда? Просто судьба ещё не сталкивала тебя с неподдельной болью, болью, когда ты молишь какого угодно артифекса предать тебя смерти!
– Боюсь, я никогда не узнаю, верна ли была хоть одна из моих теорий, – улыбнулся Астра.
– А что если я скажу тебе, что узнаешь, но что-либо изменить будет уже поздно? Что если, повстречавшись с такой болью, ты возжелаешь разом отречься от всех своих теорий, но уже никто не сможет тебе помочь? Что ты будешь делать тогда? Ты уже примерял свою голову к плахе. И это не малодушие, Астра. В тебе говорит голос разума. Тебе ведь прекрасно известно, что ждёт после смерти.
– Нет, мне неизвестно, и никому неизвестно, – кротко опустил глаза Астра. – В этом вопросе таится та же загадка, что и в вопросе: как артифекс создал мир. Всё не так прямолинейно и узко, как кажется на первый взгляд. Я читал в книгах и видел на фотографиях, что было до моего рождения. Но я понятия не имею, что меня ждёт после смерти. Я могу лишь строить догадки. Мечтать. Верить, во что захочу. Пока мои мечты и моя вера не портят жизнь другим. Я понятия не имею, что нас ждёт после смерти. Но когда-нибудь узнаю. Должно быть, в этом тоже есть какой-никакой смысл. Какой именно? – Астра улыбнулся и вяло пожал плечами. – Один поэт сказал, что первый вздох ценнее любого слова. А я свой первый вздох сделал девятнадцать лет назад. И, умирая, я буду счастлив.
– Но зачем страдать – я могу лишить тебя жизни одним ударом. Тебе стоит только попросить, – Астре показалось, что змей сощурился.
– Я пришёл сюда не за тем, чтобы молить тебя о смерти.
– Зачем же ты тогда пришёл? – насмехался змей.
– Рыбу ловить, – сказал Астра просто.
– Нет. Я думал, у нас с тобой уговор. Рыбу ты получишь только от моего удилища. Приходи, когда передумаешь.
Так во второй раз Астра ушёл от змея ни с чем.
Прошли ещё три недели. Соскучившись по звёздам, ночью сорок какого-то там дня, Астра открыл окно, ведущее прямиком на крышу. Нет, он вполне мог постелить себе здесь, на чердаке, на полу, который со скрипом проминался, едва ступаешь на половицы. И пыль, скопившаяся на забытых вещах, будет забиваться в нос и явно отвлекать от наслаждения видом сегодняшней звёздной ночи. Астра хотел глотнуть свежего холодного воздуха, и это навязчивое желание тянуло его из дома прочь.
Астра лёг на спину, закрыл глаза и положил здоровую руку на грудь, крепко сжимая в ней разбитые часы – подарок любимой.
– Ты знаешь, Агния, рука уже не так сильно болит. Я свыкся с болью. Разве что своим светом мешает мне засыпать… Послушаешь меня, так говорю, прямо как Репрев. Раньше я боялся произнести его имя вслух: вот скажу, а он появится у меня за спиной… А теперь я смирился со своим одиночеством. Я скучаю по Алатару, по Умбре. Но сильнее всего я скучаю по тебе, очень. Мы с тобой не виделись с тех самых пор, как случилось то, что случилось. Ни Умбры, ни Алатара больше нет. Буду откровенен, когда узнал, что сделал Алатар, я осуждал его. Как можно было бросить своих родных, свою любовь, свой народ… А теперь думаю, что я такой же дезертир. Прячусь в этой хижине, вздрагивая от каждого шороха, боюсь, что в один день он придёт мне мстить. Но в глубине души я хочу, чтобы Репрев убил меня. Может, перед тем, как принять от него смерть, я вспомню тебя… прежде всего тебя, Агния, да… и улыбнусь. А если же вдруг мне станут стрелять в спину, то… Кто-то ведь такой же, как я, помня о любимой, желал умереть, но ему досталась вот эта внезапная смерть, и что тогда?.. Выходит, для него всё было зря, он до последней минуты проносил свою память, как какую-то дырявую сумку? Нет.
Мне скоро умирать, Агния, умирать страшной смертью. Говорю, и шерсть дыбом встаёт. Моя рука? Болит, конечно, болит, словно кто-то перетянул её железным жгутом, и с каждым моим движением затягивает его всё туже и туже. Легче становится, только когда кладешь руку на что-то мягкое, вроде подушки.
Я сейчас лежу на крыше, смотрю на звёзды, а в мыслях у меня только твой образ. Ты всегда сердилась на эти мои слова, но сердиться – значит, проявлять чувства. Я решился – отправлюсь за тобой завтра. Не так страшна смерть, как недосказанные слова. А там, может, это моя последняя ночь: кристаллы могут проникнуть в кровь, а потом в сердце, и оно взорвётся, как выстрел. Я почему-то всегда считал свою жизнь особенной, будто бы вместе со мной закончится и этот мир, теперь же чётко понимаю – это не так. Жизнь имеет столько углов, а мы впялились, впились в один и не замечаем другие. Нельзя
