свяжи как следует. Пусть провялятся на солнцепеке. Они, кажется, любят так за провинности наказывать? Вот пусть и попробуют на себе свое лекарство.
Ее взгляд упал на безжизненное тело Тиксё, и улыбка резко поблекла.
– Только не переусердствуй, Су, ладно? – почти жалобно попросила она. – Хватит на сегодня жертв.
Тела Тиксё и Микана зашевелились, медленно поднялись в воздух и повисли в полусажени над землей. Только сейчас Суэлла осознала в полной мере всю силу Аямы-Яны. Синомэ. Первая категория. С легкостью держит в воздухе два тела общим весом в сто тридцать килограмм как минимум. И удар, сломавший шею Микану, она нанесла с расстояния в почти две сажени. По сравнению с ней вторая категория Суэллы – детский лепет. Ребра ломать в пьяной драке, не больше…
– Я отнесу их в дом, – Яна повернулась и пошла к двери в дом «кающихся грешниц». Тела плыли перед ней. – Пятнадцать минут, Су. Через пятнадцать минут вернусь. Давай, действуй.
Суэлла посмотрела ей вслед и пожала плечами. Что бы ни ждало ее в будущем, все лучше, чем раньше. Слишком неожиданно – но, в конце концов, какая разница? Она дотянулась манипулятором до валяющегося на земле пистолета Микана, покрутила его в руках – рукоять неожиданно удобно легла в руку, словно и не покидала ее никогда – и выстрелила в воздух.
– Слушайте меня все! – громко сказала она, и головы лежащих начали поворачиваться в ее сторону. – Жрецы Тинурила, ваша власть над нами кончилась. Если кто хочет умереть – только скажите, прикончу с радостью. Мужикам подняться на ноги и отойти к стене, вон туда. Все оружие – на землю возле меня.
Фигура Джикаэра медленно воздвиглась в дальнем углу двора. Настоятельно заметно покачивался и иногда мотал головой, словно вытряхивая что-то из уха. А он-то когда успел здесь появиться? Или она, перепуганная, просто не заметила его раньше?
– Суэлла Тарахоя! – властно прогремел он. – Чудовищный грех совершаешь ты, идя против священной воли Тинурила…
Суэлла выбросила вперед руку с пистолетом и почти не целясь выстрелила. Прошлой весной – как давно это было! – на соревнованиях она выбивала девяносто пять из ста на двадцати саженях. Пуля взметнула из ограды облако глиняной пыли в нескольких сантиметрах от левого уха осекшегося жреца, и девушка почувствовала странное удовлетворение. Оказывается, не забылись еще навыки! Может, прикончить его в качестве примера для остальных?
– Плевать я хотела на волю Тинурила! – холодно сказала она. – Если бы я не была атеисткой, все равно стала бы ей после пребывания в вашем гадюшнике. Джикаэр, если бы не просьба момбацу самы Яны Мураций, я бы с большим удовольствием пристрелила тебя. Ляпнешь еще что-нибудь – точно пристрелю.
Она выстрелила снова, и на сей раз облачко пыли взметнулось возле правого уха дернувшегося настоятеля.
– Джикаэр, выходи сюда и раздевайся догола. Живо! И пусть только кто-нибудь попробует дернуться!
– То есть, по твоему мнению, с боевиками в храме пора кончать? – осведомилась Цапара.
– Да, – Хоцобой скупо кивнул. – Потеряв хозяев, они сорвались с поводка и стали слишком опасны. Пятерых еще можно было игнорировать. Но сейчас их стало тринадцать, и сколько еще приползет из западных лесов – неизвестно. Когда я там болтался две недели назад, местные шептались, что солдаты бегут из уцелевших лагерей десятками и сотнями. И если хотя бы каждый сотый решит, что у нас сытно и уютно… В городе и без того хватает воров и мошенников, чтобы позволить собраться еще одной большой банде. Тем более – совершенно отмороженной. И не забывай – все, что они берут у жрецов, могло бы стать нашим.
– Логично, – согласилась Смотрящая. – Только, кажется, тебя еще что-то волнует. Я же тебя двадцать лет знаю, Хоца. Что случилось? Схлестнулся с кем-то из них?
– Не без того, – лицо Хоцобоя осталось невозмутимым. – Цапара, ответь мне на один вопрос.
– А именно?
– Ты знаешь, что в борделе при храме содержится тарсачка? Тарсачка-синомэ?
– Конечно, – уголком рта усмехнулась Цапара. – Я же все-таки Смотрящая. Что тебя так взволновало?
– Из какого она клана?
– Зачем тебе знать?
– Затем, что она тарсачка. Сестра по крови. Я могу стерпеть, когда в бордель силой загоняют гулану, сапсапу или кого еще. Но тарсачку!..
– Ну и что? – Смотрящая нахмурилась. – Она из Северных Колен. Поделом высокомерной стерве. Пусть-ка на собственной шкуре прочувствует, каково оно – своими руками на кусок хлеба зарабатывать.
– Цапара! – заместитель стукнул кулаком по столу. – Какая разница, из Северных колен она или еще откуда? Она – тарсачка! Как я могу жене и дочерям в глаза смотреть после такого?
– Да мне плевать! – Смотрящая поднялась из-за стола, в беспорядке заваленного бумагами. – Шлюха есть шлюха, кем бы ни родилась.
Она обогнула стол и угрожающе нависла над мужчиной.
– Не лезь не в свои дела, Хоца. А то ведь в мире много тайных вещей, которым неплохо бы такими и остаться. Интересно, как твоя жена отреагирует, если узнает, что ты сам регулярно в бордель захаживаешь?
– Она знает, – лицо заместителя по-прежнему оставалось бесстрастным.
– Вот как? – Цапара выгнула бровь. – И что же она тебе говорит?
– Не лезь не в свои дела, Цапара, – равнодушно парировал Хоцобой. – С женой я сам как-нибудь разберусь. Ну хорошо, я с другой стороны зайду. Тебе жить хочется? Ты подумала, что с нами станет, если узнает кто-то на стороне?
– А кто узнает? – удивилась Цапара. – В курсе только жрецы и охранники храма, которым болтать, сам понимаешь, не с руки. Да еще клиенты. Только если такой клиент кому признается, что в подпольном борделе тарсачку трахал, его собственными кишками удавят. Так кто разболтает?
– Безнадежно… – пробормотал Хоцобой. – Цапара, ты по ниточке над пропастью ходишь. Вся затея с нелегальным борделем глупа до невозможности, я тебе уже десять лет назад говорил. Зачем туда загонять женщин силой, когда и добровольных шлюх сколько угодно найдется? Ну, не в Тахтахане, так из других городов привезти.
– И платить им? – усмехнулась Цапара. – И потом, разве стал бы настоятель платить за защиту, если бы они работали добровольно? Хоцобой, ты хороший исполнитель. Почти идеальный. Вот только головой работать тебе противопоказано. У тебя что, совесть проснулась после стольких лет? Забыл наш старый разговор? Так я напомнить могу.
Лицо мужчины по-прежнему ничего не выражало, но в глазах полыхнула ярость.
– И все-таки послушай моего… – начал он – и осекся: на столе затарахтел коммуникатор.
– Кто еще там? – с досадой сказала Цапара, дотягиваясь до клавиши. Дисплей над столом включился, но остался простым черным кубом: видеопоток с той стороны не шел.
– Восемнадцатый говорит, восемнадцатый! –
