положил руку ей на грудь, ударила его. Девушки тут были странные.
Дома их встретил её брат, красивый парень в казачьей форме.
— Ты кто? — спросил он хмуро.
— Я гений, миллионер, плейбой и филантроп.
Малыш только похлопал Карлсона по плечу. Он любил шутников.
Так Карлсон начал жить в доме кассирши из магазина с деревянными человечками.
Всё здесь было странным — каждую субботу по улицам проезжали грузовики с откинутыми бортами и полуголые люди в них показывали народу дрессированных медведей. Каждый дом был увешан белыми тарелками приёмо-передатчиков. Малыш объяснял, что это всё телевидение, но Карлсон не верил ему — телевидение таким не бывает.
Чтобы парень его сестры не ел хлеб даром, Малыш устроил его в корпус казачьей стражи.
Они теперь вместе приходили со службы — звеня шпорами, которые в Корпусе носили по традиции. Малышу нравилось, что их одинаковые каракулевые шапки-кубанки висят в прихожей рядом.
«Да и сестра под присмотром, — думал он про себя, — а она слабенькая и напугана жизнью. Вон, раньше призывали быстро спускать воду из водохранилищ, чтобы спасти людей, а теперь — наоборот. Тут мне не разобраться, а куда там ей».
Впрочем, Карлсон не нравился ротмистру Чачину. «Все гадости, — говорил ротмистр, — начинаются с того, что кто-нибудь говорит, что нельзя больше так скучно жить, давайте сделаем жизнь получше и поинтереснее. По крайней мере, ни один из упырей, о которых я слышал, не отступил от этого ритуала».
Но Малыш считал, что Карлсон оказался славным малым, и они часто распевали на кухне вдвоём:
Командир у нас хреновый,
Несмотря на то, что — новый.
Ну а нам на это дело наплевать!..
— Малыш, — сказал ротмистр. — Малыш, пойми, он ведь враг. Страна истерзана войнами, территория уменьшилась вдвое. Этот летающий парень крылышкует, как птичка, а разгребать-то нам, всё то, что он в кузов пуза уложил и после нам на головы сыпет.
Ротмистр иногда выражался по-народному, очень поэтически.
Спустя пару месяцев Малыш решился рассказать Карлсону правду о телевидении.
Официально всегда говорилось, что телевизионные башни-ретрансляторы служат для оболванивания народа, и только посвящённые знали, что это станции Дальней Баллистической Защиты.
Ни один вражеский самолёт, ни одна ракета со времён Большой войны за воду ещё не долетела до городов страны.
Малыш, впрочем, догадывался, что система эта работает неважно. Делали её давно, и инженеров этих, поди, уже нет в живых, а те, кто выжили, копаются на грядках с грыклей.
Но когда ты молод, думать о чужой пенсии не хочется.
Малыш любил рассказы Карлсона о дальних странах, острых крышах чужих городов, о шведской модели, шведских семьях и шведских стенах.
Сестра уже ходила беременная и предвкушала новую жизнь после свадьбы.
Одно его печалило — Карлсон не мог жить по уставу, всюду опаздывал и на второй день службы взорвал паровой котёл отопления, стоявший в казармах казаков. Он вообще любил что-нибудь взрывать, и оттого пришёлся ко двору в сотне сапёров-пиротехников.
Зато ни один салют не обходился без Карлсона, хотя он норовил использовать не салютные снаряды, а осколочные и фугасные. К тому же он понимал во всём — в гидроэлектростанциях, водохранилищах, таинственной гибели людей в тайге, том, отчего люди ещё не были на Луне, а на Марсе уже были, а так же в периоде полураспада и адронном коллайдере.
Как-то он заговорщицки подмигнул своему другу.
— Давай позабавимся, — сказал Карлсон. Малышу это не очень понравилось, но когда он узнал, что Карлсон заложил термическую бомбу в здание телецентра, и вовсе поплохело.
— Как же так? А баллистическая защита?
— Пустяки. Дело-то житейское. Или ты веришь, что у страны есть враги извне, и её кто-то собирается бомбить?
Над горизонтом встал огненный шар, а спустя минуту в лица им ударила тёплая тугая волна воздуха.
— Ну ладно, — сказал Карлсон, — засиделся я у вас.
Из облака к нему спикировала точка, стремительно увеличиваясь в размерах. Это был отремонтированный шаттл Карлсона.
— Я полетел. Передай сестре, что я обещал вернуться! — и он исчез в люке.
В этот момент Малыша тронул за локоть ротмистр Чачин.
— Ишь, как оно обернулось. А я ведь предупреждал.
— Я всё исправлю! — горячо сказал Малыш, — и ведь всё равно, это не я. Исправлю, точно.
— Ну, ты многое забыл, — проворчал казачий ротмистр. — Теперь к нам что-нибудь полетит, и придётся всё это тупо сбивать. Ты забыл, что у нас есть ещё передвижные ЗРК, ну и забыл про Китайскую Империю, ещё ты забыл про экономику… У нас, правда, инфляция, у нас может быть голод, да и земля не родит. А знаешь ли ты, что такое инфляция? Такая, какая была лет двадцать назад? У нас нет запасов хлеба, запасов медикаментов, врачей нормальных у нас нет. А полимеры, знаешь, что случилось с полимерами? Да откуда тебе… И ещё нужно ввести в оборот сто миллионов гектаров заражённой почвы, что была продана под свалки и зону отчуждения трубопроводов. Газ с нефтью кончились, а земля осталась в чужой собственности.
— Ладно, — устало сказал Малыш. — Я буду делать всё, что нужно. Прикажут ехать в Китай — поеду, надо будет заняться финансами — займусь. Слава Отцам?
— Слава, — ответил ротмистр с некоторым недоверием.
И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.
Извините, если кого обидел.
05 сентября 2017
Имение (2017-09-05)
На дощатой террасе близ конопляника веснушчатая дочь тайного советника Агриппина Саввична фон Бок потчевала коллежского асессора Аполлона Филипповича Карлсона винегретом с ветчиной и другими яствами под искусный аккомпанемент виолончели с фортепиано.
— Подали ли вы апелляцию? — произносила веснушчатая нимфа протяжно.
— Нет-с, — отвечал асессор печально. — Ни к чему.
В коноплянике пели птицы, будто в терновнике.
— Батюшка ваш, Филипп Аполлинарьевич, будет недоволен.
— Ах, оставьте, Агриппина Саввична, — печально пропел Аполлон Филиппович и потянулся вилкой к буженине.
Мадмуазель фон Бок откинулась на оттоманке и запечалилась.
Гнев Филиппа Аполлинарьевича был страшен, и лучше б случился какой конфуз с Аполлоном Филипповичем навроде инфлюэнцы или аппендицита, чем прознал батюшка о том, что его милый сынок не прошёл испытание на чин.
— Папенька у свояченицы, — отвечал Аполлон Филиппович. — Папеньке не до меня, я сразу понял это, когда он надел свой коломянковый костюм и шляпу канотье. Ему не до меня, а уж коли муж её, эксцентричный подьячий Фаддей Власьевич, вернётся с вакации с протоиереем ранее обычного,
