Я закричала во сне, ибо огромная деревянная фигура означала гибель Трои.
Я села на кровати. Сквозь ставни пробивался утренний свет. Комната была такой, как всегда. На красно-синих фресках цвели цветы, пели птицы. Отполированный пол блестел, разрисованный первыми лучами. Все казалось вечным и неизменным. Но сон показал, как хрупок и уязвим мой мир, существующий лишь по милости безжалостного времени.
И все же он не может исчезнуть, он должен сохраниться, думала я. Какая иллюзия! Все погибает. Нет больше матушки, Париса, моей собственной молодости. Почему же эта комната должна сохраниться? Почему должна сохраниться Троя?
— Они уплыли! — Эвадна ворвалась в комнату стремительно, как молодая. — Греки уплыли!
Мой сон… Он наверняка связан с этим известием. Я приподнялась на постели.
— Они что-нибудь оставили?
— Какая разница? — всплеснула руками Эвадна. — Главное, что они уплыли. Часовые видели, как корабли отчаливали в море. Лазутчики говорят, греческий лагерь полностью сгорел! Говорят, греков так измучила чума, что они больше не могли сражаться. — Эвадна разговорилась и не могла остановиться, как вырвавшийся на волю ручей.
— Я спрашиваю, оставили греки что-нибудь или нет? — Мне было жаль портить ей радость, но мой вопрос имел слишком большое значение.
— Оденься, моя госпожа. — Она опустила голову. — Судя по всему, твое второе зрение не исчезло после смерти священной змеи.
Оказалось, что на рассвете наши лазутчики сообщили: греки сожгли свой лагерь, а сами ушли в море, оставив на берегу огромного коня, сделанного из дерева. Приам с сыновьями и советниками отправился на берег, чтобы убедиться во всем своими глазами. Я попросила взять меня с собой. В это время двое троянцев привели закованного грека, который прятался в лесу. Он сказал, что он племянник Одиссея, которого Одиссей невзлюбил, и его зовут Синон. Греки, сообщил он, действительно устали от войны и давно бы уже отплыли домой, если бы им не мешала погода. Аполлон посоветовал им умилостивить ветры кровавой жертвой, как некогда в Авлиде. «После этого, — продолжал Синон, — Одиссей поставил перед всеми Калхаса и потребовал, чтобы тот назвал имя жертвы. Калхас не стал сразу давать ответ, а удалился на десять дней, после чего, бесспорно подкупленный Одиссеем, вошел в шатер, где заседал совет, и указал на меня. Все присутствовавшие приветствовали его слова, поскольку каждый с облегчением вздохнул, узнав, что не стал „козлом отпущения“. Меня заключили в колодки. Неожиданно подул благоприятный ветер, все поспешили на корабли, и в суматохе я сумел бежать».
Этот рассказ от первого до последнего слова был ложью, я поняла сразу благодаря внутреннему чутью. Троянцы же слишком хотели верить в то, что это правда. Кроме того, троянцы были благороднее греков — так многие полагают. Они говорят о том, что никто из троянцев не заявлял о родстве с богами, они сражались как простые смертные, рассчитывая только на свои силы, а не на помощь с Олимпа. Еще говорят о великодушии Приама, который признал выбор своего сына Париса, его брак со мной и отказался выдать меня грекам, в то время как менее благородный царь связал бы меня по рукам и ногам и вернул грекам, от беды подальше.
Но благородство натуры часто делает человека слепым и заставляет заблуждаться относительно причин поступков других людей, не столь благородных. Приам и его советники были лишены двоедушия и коварства и судили о своих врагах по себе.
Приам подробно расспросил Синона и полностью удовлетворился его ответами. К тому же синяки и кровоподтеки свидетельствовали в пользу последнего.
А что, если греки оставили Синона, чтобы он направил нас по ложному пути, а для убедительности устроили ему несколько синяков? Я попросила, чтобы Приам дозволил поговорить с Синоном мне как человеку, который знает греческий обычай и язык. Приам отказал.
Вместо этого он велел снять с Синона колодки и ласково попросил:
— А теперь расскажи нам про этого коня.
— Что касается коня, то статуя предназначается Афине. Вот тут и слова написаны сбоку: «В благодарность за будущее благополучное возвращение домой греки посвящают этот дар богине». Дело в том, что греки прибыли к Трое по требованию Афины — отомстить за нанесенную ей Парисом обиду — и теперь должны заручиться ее одобрением перед возвращением на родину. Конь понравится Афине, ведь она любит лошадей.
— Почему коня сделали таким большим? — спросил Приам.
— Для того, чтобы вы не могли втащить его в вашу крепость, — таинственно ответил Синон. — Вещание о нем таково: если вы уничтожите или повредите эту статую, то Афина уничтожит вас. А если вы введете коня в ваши стены и поставите перед храмом Афины в Пергаме, то ваш город станет несокрушимым. Более того, вам удастся объединить все силы Азии, вторгнуться в Грецию и покорить Микены.
— Это все ложь! — вскричал ясновидец Лаокоон, избранный жрецом храма Посейдона. — Все это придумал Одиссей. Не верь ему, Приам! Не верьте грекам, дары приносящим!
— Мне тоже эта штука не нравится, — сказал Антимах, обходя коня кругом.
Конь стоял на плоской подставке с подложенными под нее для удобства перемещения бревнами. Он был наспех сколочен из досок, ноги сделаны из толстых стволов деревьев. Туловище коня было раздуто, как у беременной кобылы. Вместо глаз — морские раковины.
Любопытство одолело осторожность, и несколько смельчаков подошли поближе, чтобы разглядеть коня. Вскоре уже толпа троянцев собралась вокруг него. После тяжелых безрадостных будней они восприняли это чудище, словно дети — диковинную игрушку, и восхищались им, как много лет назад сфинксом. Они гладили ноги коня, мальчишки пытались вскарабкаться ему на спину. Женщины собирали цветы, плели гирлянды и украшали ими коня. Около его ног выложили целый ковер из роз. Музыканты заиграли на флейтах, народ пустился в пляс. Все праздновали победу. Война закончилась!
Приам облачился в самые торжественные одежды, а Гекуба, по-прежнему в черном, закуталась в плащ. Приам внимательно изучил статую со всех сторон, потом повернулся и, примериваясь, окинул взглядом Скейские ворота.
— Она должна пройти в них, — сказал он. — Мы внесем статую в город, пусть защищает его. Да исполнится пророчество! — Его голос обрел почти прежнюю силу.
— Дорогой отец! — вмешалась я. — Откуда мы знаем, что это подлинное пророчество? Об этом нам сказал Синон. Но Синон — грек. Не кажется ли тебе, что цель его рассказа — побудить нас ввести коня в город? Других свидетельств о том, что означает этот конь, у нас нет.
Приам не ответил, он молча смотрел на статую.
— И это ты, которая навлекла на нас все несчастья, теперь предостерегаешь нас! — вместо Приама ответила Гекуба.
— Я потеряла самое дорогое в жизни, но я по-прежнему верна Трое. Так было и будет.
— Ты потеряла одного, — откинула капюшон Гекуба, — а я многих. Теперь под угрозой весь город. Ты знаешь, какая судьба ждет побежденные города — их стирают с лица земли, оставив груду пепла. Именно такую участь греки готовили нам — из-за тебя с Парисом. Тысячи жизней за ваш поцелуй. Если бы греки победили, ты со всей своей верностью переметнулась бы на их сторону.
