же эти мысли набегали и уносились, как ветер, они не порождали ни слез, ни отчаяния, ибо я твердо знал, что одно невозможно без другого. Возврата быть не может, ничто не стоит на месте: ни ты сам, ни тот, кто рядом с тобой. Все, что от этого осталось в конце концов, это редкие вечера, полные грусти, — грусти, которую чувствует каждый человек, ибо все преходяще, а он — единственное существо на земле, которое это знает, как знает и то, что в этом — наше утешение. Хотя и не понимает почему.
АНТИФАШИСТСКИЕ РОМАНЫ РЕМАРКА
Не хотелось бы, чтобы настоящее послесловие (как это иногда случается со статьями к книгам популярных писателей) напоминало хвалебный спич на юбилейном чествовании, а потому начну с вопроса: чем объяснить тот исключительный, можно сказать, сенсационный успех, которым пользовались и пользуются в нашей стране романы Эриха Марии Ремарка, — успех несколько неожиданный, парадоксальный и, видимо, все же глубоко не случайный?
Парадоксальный? Да, элемент парадоксальности в этом успехе есть. Ремарк, писатель отнюдь не бесталанный и со своей общественно значительной темой, не принадлежал к тем классикам XX века, которые определяли направление художественной мысли нашего времени. Он явно проигрывает на фоне глубокой интеллектуальности, запечатленной в творчестве таких оригинальных художников-мыслителей, как А. Франс, Б. Шоу, Т. Манн, Г. Уэллс и др. Его интеллектуальный багаж — это иной раз самые общие места из Шопенгауэра, Ницше и Шпенглера.
Художественная оригинальность Ремарка также относительна. В своих романах (во всяком случае, с конца 30-х годов) он был не столько пролагателем путей, сколько талантливым последователем. Его «Три товарища» написаны под явным влиянием «Прощай, оружие!» Хемингуэя, писателя, которому он вообще был многим обязан в своих произведениях. Отметим и другое: некоторая органиченность творческого воображения приводит Ремарка не только к подражательности, но и к самозаимствованиям, к многократной эксплуатации однажды уже счастливо найденных мотивов и приемов, к выведению на сцену под новыми именами персонажей, по существу, хорошо знакомых читателям прежних книг.
И, наконец, согласимся с тем, что свои романы Ремарк подчас расцвечивает красивостями и псевдоглубокомысленными философемами довольно плоского свойства, отвечающими банальным представлениям о красоте и мудрости. Да, все это так. И все же можно утверждать: успех Ремарка был не случаен и вполне правомерен, причем главную его предпосылку чувствовал и сознавал сам писатель: «Моя тема — человек нашего столетия, проблема человечности».
Позитивная гуманистическая идея, представление о том, каким должен быть человек среди бедствий и испытаний, уготованных ему нашим трагическим XX веком, воплощены у Ремарка в героях, исполненных своеобразного нравственного обаяния и именно этим привлекающих сердца и умы читателей. Мораль «трех товарищей», Штейнера («Возлюби ближнего своего»), Равика («Триумфальная арка»), Коллера («Искра жизни»), Польмана («Время жить и время умирать»), Шварца («Ночь в Лиссабоне»), Кана («Тени в раю») с естественностью рефлекса проявляется в их поступках. Будь добр и мужествен, свято выполняй долг человеческого братства и солидарности, не проходи безучастно мимо чужого горя, терпящему бедствие приди на помощь даже в ущерб себе, будь верен в любви и дружбе, непримирим к подлости и беспощаден к негодяям, совершив достойный поступок, не пыжься и не гордись, не произноси громких фраз и благородных сентенций, а смотри на сделанное тобой как на не заслуживающую особых восторгов самоочевидность, будь равнодушен к богатству, власти, карьере и другим рычагам личного возвышения, не унижайся и не унижай, блюди честь и достоинство человека— таков нравственный кодекс героев Ремарка, написанный крайне скупо, сдержанно высказываемый в словах, но запечатленный в их поведении.
Гуманистическое кредо Ремарка содержит немало положительных общечеловеческих ценностей и этим привлекает советского читателя, в особенности молодежь. Подкупает не только этическая программа Ремарка, но и способ ее выражения, В конце концов мысль о том, что не следует быть мерзавцем, что верность — добродетель, а предательство— порок, сама по себе не столь нова и оригинальна, и вряд ли какой-нибудь читатель впервые узнал о ней от Ремарка. Но если эта правильная и благородная мысль провозглашается с менторской торжественностью и назидательностью, если она выкрикивается с десятикратным усилением через площадной репродуктор, то люди начинают относиться к ней с глубоким равнодушием или недоверием; происходит инфляция громких слов, которая ведет к инфляции выражаемых ими понятий.
Кроме того, громкоглаголание нередко маскирует ложь. Эту истину Ремарк познал, ознакомясь с фразеологией буржуазных политиков и псевдогероикой фашистских ораторов и писак. Ремарковские герои питают отвращение ко всякой позе, патетике, громогласию. Поэтому, углубляясь в романы Ремарка, читатель не утрачивает остроты и свежести восприятия нравственных истин: писатель знает, что тихо и внятно произнесенное слово скорее достигнет сердца, нежели крик, что поэзия добрых чувств требует мужественно-сдержанной формы выражения, и он сохраняет в своих романах ту живую и естественную интонацию, которая отличает людей, исполненных спокойного человеческого достоинства, от ярмарочных зазывал. Таковы те конкретные идеологические и литературные исходные посылки, в отталкивании от которых складывался стиль Ремарка; но сделанные им при этом находки обладают некоей художественной общезначимостью: тон и интонация его романов способствуют установлению душевного контакта с читателем, возникновению атмосферы доверия.
Для Ремарка негромкоголосая тональность его повествования— вопрос не только формы. Герой романа «Черный обелиск» говорит: «…все мы боимся больших слов. С их помощью так много обманывали!» Недоверие к громким фразам, прикрывающим ложь, к демагогическому краснобайству политиков — такова сквозная тема всего творчества писателя начиная с его первых романов, в которых он исповедовался от имени обманутого поколения. «Нас обманули, — восклицает Людвиг в романе «Возвращение». — …Нас просто предали. Говорилось: отечество, а в виду имелись захватнические планы алчной индустрии; говорилось: честь, а в виду имелась жажда власти и грызня среди горсточки тщеславных дипломатов и князей; говорилось: нация, а в виду имелся зуд деятельности у господ генералов, оставшихся не у дел… Слово «патриотизм» они начинили своим фразерством, жаждой славы, властолюбием, лживой романтикой, своей глупостью и торгашеской жадностью, а нам преподнесли его как лучезарный идеал…»
Ремарк принадлежит к числу писателей, у которых есть свой изначальный общественно-психологический комплекс. Этот комплекс навсегда определяет главное направление творчества, лишь видоизменяясь и обогащаясь на основе последующего исторического и личного опыта. Для Ремарка таким комплексом было испытанное им еще в окопах первой мировой войны разочарование в официальных святынях буржуазного мира и недоверие к его идеалам, зычно провозглашаемым с кафедр, трибун и амвонов. Это разочарование и недоверие — больше эмоционального свойства, нежели плод социально-аналитической мысли — стало источником жизненной позиции, образа мыслей и стиля поведения всех близких писателю героев его романов. Травмированные высокопарной
