шаг он переходит только на проспекте. Где он находится — без понятия, но идет вперед, стараясь восстановить дыхание.
Он замечает, что рубашка у него забрызгана красным — в стиле Джексона Поллока. Нужно эту картину спрятать. На углу лежит бомж. Хосе Куаутемок снимает с него один из пледов, воняющий блевотиной и мочой, и накидывает на плечи. Плед прикрывает пятно. Хосе Куаутемок идет дальше. Огонь. Совсем скоро рассвет.
Джозеф Кэмпбелл, твой любимый антрополог, как-то написал, что, с точки зрения овец, хороший лев — это лев, который их не убивает. А с точки зрения львов, такой лев плохой, потому что он предает свою природу и свой дух. Один идиот в каком-то американском журнале уверял, будто для искоренения всякого зла люди должны генетически модифицировать хищников, чтобы уничтожить в них инстинкт убивать. Как только насильственная смерть исчезнет из дикой природы, зло рассеется. При таком идиллическом раскладе львы и прочие хищники станут вегетарианцами, и жестокость сойдет на нет также и в отныне нравственном и мирном сосуществовании человеческих особей. Если генетический эксперимент не удастся, тогда, по мнению этого философа, следует истребить виды, которые могут существовать, только убивая. Наступит рай на земле, и веганская идеология, столь пуританская и нетолерантная, победит на всей планете. Этот экоцид принесет бесчисленные преимущества. Кролики, олени и люди будут весело резвиться на траве, не боясь стать жертвами нападения (видимо, скорпионов, тарантулов, кобр и прочих ядовитых тварей тоже уничтожат). Мы вернемся в отправную точку, описанную в Библии, и Бог и прочие воображаемые существа счастливо улыбнутся.
Это все не такая уж и ложь, Сеферино. Для определенной части населения корень социальных проблем — не несправедливость, не неравномерное распределение богатств, не коррупция, не расизм, а этическое отклонение, вызванное потреблением мяса и, соответственно, неуважением к животным.
В рамках этой концепции, как стоит поступить с такими, как мой брат? Модифицировать их ДНК и превратить в эмоциональных кастратов? Или просто уничтожить всех преступников, чтобы изгнать из нового рая худшие остаточные инстинкты подлой и безжалостной человеческой натуры? Нужно ли отказаться от львиного духа, борьбы, конкуренции, заявления прав на свою территорию, альфа-самцов и альфа-самок?
Ты бы точно не прошел отбор. Вместе с сыновьями отправился бы прямиком на свалку. В веганской, аскетичной, асептической, беззубой вселенной такие, как мы, пошли бы в измельчитель. Малая жертва во имя всеобщего благополучия и благодушия. Фантазии нюнь. Слабость как политический лозунг. Тошнотворно.
Как Хосе Куаутемок вписался бы в подобный новый порядок? Тюрьма не исправила его, хищнический инстинкт никуда не делся. Ему мало оказалось сжечь тебя заживо и отправить на тот свет полицейского и подростка. Он сбежал из тюрьмы и по дороге убил еще двоих полицейских. Какие чувства он испытывал, лишая жизни человеческое существо?
Меня подмывало так прямо и спросить, когда я навестил его, за неделю до побега. Он пришел на встречу, потому что я его обманул. Хулиан Сото передал ему, что его хочет видеть хозяин издательства, заинтересованный в публикации его текстов. Единственное условие — встретиться наедине, без свидетелей. Брат клюнул на эту удочку.
Нам выделили какую-то каморку. Он сначала меня не узнал. Вошел и сел на стул напротив. Вид у него был больной, круги под глазами, физическое и моральное состояние — плачевное. Результат, по словам Хулиана, долгого заключения в апандо. «Добрый день», — сказал я. Он не ответил. Рассеянно разглядывал пространство. Стол, два стула, зеленые стены, бетонный пол, на полу окурки. «Как ты?» — спросил я. Он поднял глаза, удивленный моим задушевным тоном. «Это ты или просто похож?» — сказал он. «Сам скажи, я это или не я». Ему, видимо, не понравилось, что некий издатель Франсиско Рамирес оказался его братом Франсиско Куитлауаком. С моего последнего визита прошли годы. Я с тех пор поднабрал вес; волосы, благодаря индейским генам, оставались черными, и лысина мне не грозила. А в его белокурой отросшей шевелюре проглядывали первые седые волоски. «Как там мама и Ситлалли?» — спросил он. Я ответил лаконичным «хорошо». Не стал рассказывать, что мама уже одной ногой на том свете, а сестра проспиртована до предела. «Передавай привет», — бесцветно сказал он.
Мы перебросились парой ничего не значащих фраз, больше подходящих незнакомцам, чем братьям, некогда любящим и дружным. Спустя несколько минут такой беседы я, кажется, ему наскучил. Его внимание было обращено на что-то другое. Он не спросил, собираюсь ли я опубликовать его, хотя я уже решил, что да. Он мог бы стать классиком. Одна его биография чего стоила. Куда сложнее продвигать истории типов, чье нудное существование так же интересно, как поедание сырого яйца. А хуже всего то, что они и в книжках своих его описывают, причем до оскомины лениво. Сами они относят себя к счастливому меньшинству, хотя на самом деле принадлежат когорте оскопленных творцов, скрывающих под велеречивым интеллектуальным дискурсом свои ограниченные возможности. Таких, папа, мне совсем не интересно публиковать. Некоторые из них молоды, но от них несет старьем. Просроченная, прогорклая с самого рождения литература.
На прощание мы просто пожали друг другу руки. Из вежливости я протянул ему визитку. «Франсиско Рамирес. Финансы», — прочел он вслух и слегка улыбнулся. — Избавился, значит, от проклятия Уистликов», — сказал он и вышел из каморки, не оборачиваясь.
Наша короткая встреча перевернула жизнь обоих. Неделю спустя мы снова увиделись.
Я долго сидела под деревьями. Не знала, злиться мне или жалеть себя. Если я вернусь домой и скажу, что у меня было временное помрачение ума, это не спасет от неминуемого развода. Версия про то, что меня похитил ученик Хулиана, сбежавший из тюрьмы, перестала работать с той минуты, как Клаудио и Альберто показали видео, на которых я трахаюсь с этим самым учеником в тюрьме. Куда, интересно, прятал камеру этот козел Кармона? И если тюрьма по-прежнему в руках бунтовщиков, откуда эти фото и видео у полиции? Все это просто нереально. В каждой школе для богатеньких девочек нужно ввести обязательный курс по выживанию на городских улицах — с началки до самого университета.
Я отказывалась верить, что он ушел навсегда. Не такой он человек. Что случилось? «Хосе Куаутемок, Хосе Куаутемок…» — мысленно призывала я его, как святого, которому следует молиться о чуде.
Мало-помалу парк пустел. Даже нищие разошлись. Некоторые из них рылись теперь
