если надумаешь переезжать, скажи мне, я буду присматривать домик для тебя, чтобы тихо, мирно переехал и жил по-человечески.
— А что хозяйство?
— А ничего. Скотину и инвентарь сбыть можно потихоньку, обменять, а постройки придётся бросить, куда ты с ними? Да не жалей, махни рукой — и всё. Я бросил всё и не обернулся ни разу, а теперь и пристроился к новой жизни, голодным не сижу, ещё и хлебушек с маслом ем. Хорошие люди остались, многие пригрелись на сытных местах — с ними и имею связь. Я им — они мне. Против закона не пру, хожу на грани и доволен, других тому же учу: не надо высовываться.
— Значит, всё так плохо? — спросил Евсей.
— Да не совсем плохо, просто приспособиться надо. Мне проще, потому что я всю жизнь приспосабливался ко всяким случаям, а тебе, конечно, тяжело будет поначалу, а потом привыкнешь.
— А людей бросить, что ли? Столько лет друг друга выручали, а теперь бросить всех на произвол судьбы?
— Седой ты уже, Евсей, а дурной, прости на слове. Ты поговори с мужиками, надеюсь, что и у них есть деньги на домик здесь, пусть также готовятся. Только просьба: не надо всем сразу в один день собираться и уезжать. Власти расценят это как саботаж — и примут меры. А за два-три года можно и всех перевезти — всё будет шито-крыто. Была деревня — и нету, а куда подевалась — никто не ведает. Вознеслась. У вас уже дети взрослые: пора умом шевелить. Если у кого денег не хватит, так помочь надо, нечужие люди — сочтётесь.
— Так-то можно, — обрадовался Евсей.
— И тянуть с переездом не надо. Времени пару лет, не больше. Когда начнут закручивать гайки, тогда просто так не уедешь — все будут на учёте.
43
Тридцатый год начался с похорон. Первым похоронили Сашу Полякова: промаялся с месяц и скончался. Могилу копали все мужики, земля промёрзла основательно, хоронить вышли всей деревней. Это были первые похороны в Тальниках. Через два месяца преставилась бабка Пелагея. По ней плакали все деревенские женщины: жила себе незаметно, ушла тоже тихо. Только как без неё теперь? Она лечила ребятишек не только в своей деревне, но и в соседних. А в начале мая умерла трёхлетняя дочка Семёна Никитина: поперхнулась чем-то, пока бегали, пытались помочь — а уже и помогать оказалось некому. За полгода три покойника в деревеньке привели всех жителей в уныние. Люди стали малоразговорчивые, всё больше молчали, иногда встречаясь, перебрасывались парой слов, а потом опять каждый находился в своём дворе. Хотели или нет, а каждый подумывал: а кто же будет следующий? Да и грядущие перемены тяготили людей, навевали тяжёлые думы.
Первым разорвать такое настроение решился Евсей. Собрал мужиков и сказал:
— Был у нас разговор о переезде в Тайшет, видно, наступила пора. Смотрю, люди совсем упали духом, надо решаться. Понятно, что жалко всё здесь бросать, нажитое таким трудом, только и вы посудите: в колхозы по округе загоняют уже палками — все об этом знают. А как в том колхозе живётся, можно посмотреть хоть в Камышлеевке. Какой урожай ни собери, всё приходится сдавать, только и живут своим двором да огородом. А что там можно вырастить? Картошку да капусту? К нам пока не добрались, но это пока, глядишь: могут прямо и завтра прикатить. Осенью две-три семьи нужно вывозить. Кто не хочет, может оставаться здесь, но как бы потом не пожалеть. Дома в Тайшете присмотрены, осталось отдать деньги — и переезжать. Конечно, шумно там, толчея кругом, но в той толчее и есть наше спасение. Не тот возраст у нас, чтобы всё сызнова начинать. Я сказал, а вы как хотите, так и решайте. Что касается меня, то я не мыслю жить дальше без вас, почитай полжизни бок о бок, и дальше хотелось бы, чтобы хоть на виду у друг друга жить. Может, помощь кому понадобится, так вместе оно завсегда легче.
— Я тоже думаю, что надо подаваться отсюда. Видишь, какой знак нам дан: три покойника за полгода, — сказал Маркел. — Мне хотелось бы в Конторку поехать, да только там колхоз, и дела идут неважно, а в дерьмо самому лезть не хочется.
— То-то и оно, — сказал Кирьян Лисицин. — Будто зверей, обкладывают со всех сторон.
— Чтобы хомут вернее накинуть, попробуй потом — скинь его, — согласился Еремей Трухин. — Я согласен с Евсеем: нужно друг за дружку держаться, иначе пропадём.
— Сколько уже говорено об этом, а всё сидим сиднями, — сказал Иван Никитин. — Пора что-то решать. Мы с братом надумали подаваться в родные места. До Тайшета доберёмся, а там на поезде.
— Воля ваша, — сказал Евсей. — Мы постараемся помочь вам добраться до поезда.
— Раз не здесь доживать век, так лучше поближе к своим могилкам — всё же у нас там родня похоронена, — поддержал брата Семён.
Остальные решили, что самое лучшее — это перебраться в Тайшет и там затеряться среди людей.
Лето прошло в заботах, а в начале сентября случилась большая радость: у Родиона родился сын. Родион уже и не надеялся на такое счастье, а когда ему сказала Лиза, что ждёт ребёнка, он весь засветился от счастья, надеялся на сына. Роды принимала Ульяна, наловчившаяся от своей бабушки. Она вышла на крыльцо и посмотрела на небо, специально делая большую паузу. Родион смотрел во все глаза и тоже молчал. Наконец, Ульяна не выдержала и сказала:
— Пляши, папаша, сын у тебя.
Родион подскочил к ней и стал кружить вокруг себя.
— Ты чего с моей женой делаешь? — усмехнулся Евсей.
— Сын родился, — выдохнул брат и бросился в дом.
— Эй, ты куда? А ну, назад! — прикрикнула Ульяна. — Вечером посмотришь, пусть жена твоя отдохнёт.
— Дождался-таки. — Евсей обнял брата.
— Уже и не чаял.
— С того и радости больше.
— Тятя, у нас братик родился, — выскочили две дочки и стали обнимать отца.
Девчонки были уже большие, старшей исполнилось десять лет, а младшенькой — восемь.
— Вот и будете нянчиться с ним, матушке помогать, — улыбнулся Родион.
— Будем, — согласились дочки и побежали на улицу, крича, что у них брат народился.
А перед самой уборкой опять приехали уполномоченные в деревню, теперь уже с новым постановлением. Пришла разнарядка на раскулачивание зажиточных хозяев.
— Такие люди мешают нам идти вперёд, ставят палки в
