и поддерживали везде авторитет папы. Само помазание на царство, коронование императором Священной Римской империи было всецело в руках папы.
Отсюда видно, что идея единого германского государства была идеей христианской, идеей католичества – ввиду этого ее и должно было поддерживать преимущественно духовенство. В Галлии, где духовенство было сильнее, эта идея находила большую поддержку, чем в Германии, где, при преобладании светского элемента, такого сочувствия к идее германо-романского единства нет. Притом же германская национальная идея о конунге в свободной стране при личной свободе каждого подданного совершенно не соответствовала римской идее о неограниченной власти императора всего христианского мира.
Само собой разумеется, что это различие в социально-экономических условиях (то есть преобладание духовного элемента в Галлии и светского в Германии) должно было совпадать с племенным различием. Этим объясняется, почему императоры всегда высказывали больше сочувствия к областям галло-римским, к той части империи, где преобладали галло-римские элементы. Сверх того, нужно иметь в виду при рассмотрении вопроса о причинах распадения монархии Карла Великого общие условия общественные и социально-экономические. Дюммлер6 признает принципиальную противоположность между монархией франков, как монархией общехристианской, и между возникшими из нее отдельными государствами, имеющими национальный характер. Но, замечает он, мы далеки от того, чтобы считать причиной разложения то, что было следствием разложения. В борьбе королей за наследие Карла Великого мы едва замечаем первые слабые признаки различия – немецкого, французского и итальянского характера, однако без всяких следов ясного сознания национальной обособленности: подобно тому как в детских ссорах, сопровождающих детские игры, едва замечаются первые признаки будущего различия в характерах между родными братьями. О борьбе принципов не может быть здесь никакой речи; нет того, чтобы возвышенному идеалу возобновленной Римской империи противопоставлялась идея национальной самостоятельности. Напротив, полное осуществление идеала не удалось единственно вследствие слабости и своекорыстия тех, которые должны быть его носителями, и далее, вследствие не перестававших никогда действовать стремлений частных лиц к обособлению отдельных провинций и племен. Стойкий обычай деления земель (удельная система), поддерживаемый честолюбивой материнской нежностью к своему сыну, оказывается более сильным, чем защищаемое церковью нераздельное единство Священной Римской империи. В происходящей из этого борьбе светские магнаты, лишенные одушевления к церковным идеям, ищут только собственные выгоды, приобретая за счет короны новые земли, и тем самым упрочивают разложение. Распространение вассальных отношений укрепляет силу магнатов и их возможность к тому, чтобы направлять решения сеймов в соответствии с их желаниями.
Дюммлер утверждает, что идеал духовенства непрочен вследствие своекорыстного стремления королей и светских магнатов. Распадение происходит не по национальному признаку, а по нормам феодальным и племенным, то есть большие государства заменяются многими мелкими феодальными монархиями. Вследствие взаимного соперничества, говорит он далее, близкие родственники королей мало-помалу находят себе другую опору, другой центр тяжести – в национальном единстве своих жителей. На основе старой племенной общности, которая у них оставалась, сплотились люди, говорящие по-немецки и – говорящие по-французски, сплотились не так как раньше, но в новом соединении.
Дюммлер расходится с А. Тьерри в том отношении, что он не признает стремлений к национальной обособленности при распадении монархии Карла Великого. По его мнению, национальности образовались позже, из срастания более мелких самостоятельных частей; образование их более случайно.
Этого же мнения придерживаются и другие ученые, например Фиккер и Зибель. Первый считает, что в средние века, при распаде империи Карла Великого, еще не было представлений о нации и национальных интересах, как мы сейчас их видим и представляем себе (Fikker /. Das deutsche Kaiserreich in seinen universalen und nationalen Beziehungen. Innsbruck, 1861). Зибель изложил свои взгляды в «Die deutsche Nation», имея в виду противопоставить их взгляду Гизебрехта в его «Истории Германской империи».7 То есть книга Зибеля вышла как ответ Гизебрехту. Последний же в своем сочинении рассматривал историю Германии от времен Оттона I до Гогенштауфенов. Первый том вышел в 1855 году, когда немцами чувствовалась сильная потребность к объединению; этим стремлением к единству Германии, желанием такого единства и проникнут труд Гизебрехта. Он разбирает историю Германии не беспристрастно, а с чувством глубокого патриотизма и удивления, доходящего до идеализации перед величием Германской империи. Гизебрехт искал утешения в прошедшем величии «единой, могучей и великой Германии».
В начале своего труда он резюмирует мнения Дюммлера, Фиккера, Гизебрехта и других историков. Некоторые ученые, говорит он, отрицают возможность деления по национальностям. Они ссылаются на то, что нет писателя-современника, который упоминал о нации: Нитгард, современник распада монархии Карла Великого, писал, что было два языка и что были сильны местные племенные объединения, но никаких выводов из этого не делал. Действительно, между баварцем и его соседом швабом есть различия, но их гораздо меньше, чем между романцем и германцем. Нельзя же считать язык тевдийский или романский признаком национальности. В то время все нации в одном государстве были сплочены и сильны. Во всем этом, писал Зибель, есть доля правды, но все же Германская империя в Средние века вовсе не заслуживает почитания. Стремление королей к получению короны и их неоднократные походы в Италию вовсе не соответствовали интересам народа. Желание получить императорскую корону отвлекало монархов от борьбы со славянами, в борьбе за нее они забывали о возвращении некоторых земель, отвоеванных и занятых славянами. В общем, мысль Зибеля сводится к тому, что средневековые императоры стремились к универсальному господству и забывали при этом о своих «домашних» интересах. Он считал, что более «разумным» для Германии было бы заниматься политикой по отношению к славянам.
Национальное чувство, писал также Зибель, осознается вполне ясно только там, где национальная субстанция получила живое и прочное воплощение в соответствующей форме государственного устройства. В период переселения народов такое стремление существовало, но выражалось оно в чувстве национального единства не всей нации, но отдельных племен. Когда империя соединила все племена, то обособленность каждого из них еще продолжала некоторое время существовать. Но все-таки постоянное соприкосновение германских племен друг с другом все более и более расширяло узкий горизонт племенного родства. Ведь то, чего не сознавали германцы, существовало на самом деле. Единство национальности, о которой совсем не думали, все-таки жило в крови и языке, в симпатиях и антипатиях, и чем сильнее высказывались эти интересы при распадении монархии Карла Великого, тем интенсивнее должно было быть их ощущение, тем крепче сознание национального единства.
Таким образом, по Зибелю выходит, что то, что не сознается, – то все-таки существует и оказывает влияние на исторический ход событий. Зибель признает, значит, бессознательное, инстинктивное стремление германской нации сплотиться в одно целое, независимо от того, является ли это стремление фактором
