Для всех религий иноверцы являются язычниками, врагами, само существование которых ставит душу под угрозу, поскольку раз язычники могут существовать без Бога, их пример подрывает основы веры. Поэтому все религии находятся в состоянии войны с теми, кто их отрицает. Амтехцы, по крайней мере, честны в своем желании перебить всех язычников. Кориане произносят банальности о терпимости, однако убивают точно так же.
Антонин Мейрос, Ордо Коструо, 643Гебусалим, континент Антиопия
Джумада (майцен) – акира (юнесс) 928
2–1 месяц до Лунного Прилива
Стоя на коленях, Казим в одиночестве молился в самом большом Дом-аль’Ахме Гебусалима. Простираясь на полу, он просил Ахма о прощении и благословении. До него начал доходить масштаб его задачи. Тренировки никогда не были просто игрой, но и реальностью их не назовешь. Идеально нанести засчитывавшийся как смертельный удар деревянным ножом было вовсе не тем же самым, что вонзить стальной клинок в сердце человека.
Под высоченными сводами зазвучало эхо шагов. Развернувшись, юноша увидел Рашида, Джамиля и Гаруна, направлявшихся к нему. Несмотря на запрет на ношение обуви в амтехских храмах, они были в сапогах. Казим отчасти возмутился этим тонким жестом пренебрежения со стороны Хадишахов, однако чувство тревоги напомнило о себе куда сильнее. Время пришло?
Казалось, он готовился вечность, целыми днями тренируясь, принимая пищу, молясь и забываясь сном. Этот цикл был подобен какому-то кошмарному колесу, которое все никак не хотело останавливаться. Единственным человеком, которого он видел ежедневно, был Гарун, тихо читавший ему отрывки из священных текстов, посвященных самопожертвованию, нанесению необходимых ударов и злу неверия. Теперь Казим смог бы процитировать их и в обратном порядке: «Один Бог Ахм. Неверному нет спасения». И он воспринимал эти слова как вершину справедливости; лишь убив Антонина Мейроса, он сможет освободиться. Лишь принеся смерть, сможет вновь зажить где-то далеко, и там будут только Рамита, он и их дети.
– Казим, – произнес Рашид. – Пойдем.
Он отвел их в одно из укрытий Хадишахов, которое было обустроено глубоко под домом какого-то торговца, возвышавшегося поблизости от золотого базара. Их впустили сразу же, не задавая вопросов. В городе бурлила преступная жизнь. Это был мир торговцев опиумом, азартных игр и денег, процветавший, разумеется, во славу Ахма. Хадишахи правили этим миром, а Рашид возглавлял Хадишахов. В глазах всех, кто узнавал его, можно было заметить диковинную мозаику из страха и почтения. Казим задумывался, какую роль Рашид играет публично; с момента своего прибытия в Гебусалим он практически ничего не видел и не слышал, а Хадишахи спрашивали не больше того, что им говорили.
Казим никогда еще не спускался так глубоко под землю. Он оказался в слабоосвещенной пещере, свод которой поддерживали колонны. Пещера была примерно в сотню шагов длиной. В ней находился постамент с пюпитром, на котором лежала книга. Над книгой сгорбилась какая-то старуха. К ошеломлению Казима, Рашид, упав на колени, простерся перед ней, и остальные сделали то же самое. Казим поспешил последовать их примеру. Да кто же она такая, если сам Рашид становится перед ней на колени?
– Наконец, – изрекла старуха.
Ее резкий сухой голос показался ему до боли знакомым. Юноша невольно поднял свои глаза и понял: он действительно ее знал. Это была старая карга с Аруна-Нагарского рынка, которая первой сказала ему, что его судьба связана с Рамитой Анкешаран. У него в голове вспыхнула тысяча вопросов, однако Казим испуганно их проглотил, увидев, что глаза старухи, пронзив мрак, уставились на него.
– Саль’Ахм, Казим Макани, – произнесла она.
Встав, старуха протянула ему руку и повела его к алькову, который, судя по всему, заранее специально подготовили. Остальные, даже Рашид, остались позади. В алькове стояла жаровня и виднелось несколько предметов: нож, какие-то маленькие кристаллы, выглядевшие как большие куски соли, и пара видавших виды медных кубков.
Старуха жестом предложила Казиму сесть на богатый ковер, покрывавший пол, после чего и сама с усилием опустилась на ковер, скрестив ноги.
