В начале октября Колчак получил из Парижа от Софьи Фёдоровны два письма, написанные ещё в июне. По-видимому, они не сохранились. Скорее всего их уничтожил сам Александр Васильевич, опасаясь, что они могут попасть в чужие руки. Но сохранился ответ, который Колчак писал на борту парохода, отправившись вниз по Иртышу до Тобольска, недавно освобождённого от красных. Затем небольшая приписка была сделана уже по возвращении, 20 октября. За это время у Колчака, как видно, сильно изменилось настроение: письмо написано в спокойном тоне, а в приписке прорывается раздражение.
В письме Софьи Фёдоровны, по-видимому, были какие-то упрёки, отчасти, наверно, связанные с пребыванием в Омске Анны Васильевны и со сплетнями на этот счёт, которые доходили и до Парижа.
Александр Васильевич в связи с этим писал: «У меня почти нет личной жизни, пока я не кончу или не получу возможности прервать своё служение Родине». Мой девиз, продолжал он, тот, с которым шёл в последнюю свою битву чешский король Ян в 1346 году: «Ich diene» («Я служу»). «Я служу Родине, – ещё раз подчёркивал он, – своей Великой России так, как я служил ей всё время, командуя кораблём, дивизией или флотом».
«Не мне оценивать и не мне говорить о том, что я сделал и чего не сделал, – продолжал он. – Но я знаю одно, что я нанёс большевизму и всем тем, кто предал и продал нашу Родину, тяжкие и, вероятно, смертельные удары. Благословит ли Бог меня довести до конца это дело, не знаю, но начало конца большевиков положено всё-таки мною. Весеннее наступление, начатое мною в самых тяжёлых условиях и с огромным риском… явилось первым ударом по Советской республике, давшим возможность Деникину оправиться и начать в свою очередь разгром большевиков на Юге… На мой фронт было брошено всё, что только было возможно, и было сделано всё… чтобы создать у меня большевизм и разложить армию. И эту волну большевизма я перенёс, и эта волна была причиной отхода моих армий вглубь Сибири. Большевики уже пели мне отходную, но „известия оказались несколько преувеличенными“, и после ударов со стороны Деникина, облегчивших моё положение, я перешёл опять в наступление».
Софья Фёдоровна задавала вопрос, должна ли она здесь, в Париже, занимать положение жены верховного правителя России. В связи с этим она спрашивала, нет ли возможности увеличить высылаемое ей ежемесячное содержание с пяти до восьми тысяч франков, поскольку представительство потребует немалых трат. Александр Васильевич в категорической форме отвечал, что никаких приёмов делать не только не требуется, но и недопустимо. И вообще надо быть крайне осторожной с разными представителями, русскими и иностранными: «Я не являюсь ни с какой стороны представителем наследственной или выборной власти. Я смотрю на своё звание, как на должность чисто служебного характера. По существу, я верховный главнокомандующий, принявший на себя функции и верховной гражданской власти, так как для успешной борьбы нельзя отделять последние от функций первого… Во всех отношениях, особенно с иностранцами, надо помнить, что я глава непризнанного правительства…» Увеличить выплаты своей семье до восьми тысяч франков он признал невозможным ввиду того, что при падении курса рубля это составит огромную сумму около 100 тысяч рублей: «А таких денег я не могу расходовать, особенно в иностранной валюте».
Вопрос о союзниках и их помощи вызвал со стороны верховного правителя горькую тираду: «Я не буду много говорить об этом прежде всего потому, что я не доверяю никогда бумаге своих взглядов в таких деликатных вещах. Скажу лишь, что все отношения, на иностранной политике основанные, определяются успехом или неуспехом. Когда у меня были победы, всё было хорошо, когда были неудачи, – я чувствовал, что никто меня не поддержит и никто не окажет помощь ни в чём. Всё основано только на самом примитивном положении – победителя и побеждённого. Победителя не судят, а уважают и боятся, побеждённому – горе! Вот сущность всех политических отношений, как внешних, так и внутренних».
О повседневной своей жизни он сообщал: «Я или на фронте, или в своём кабинете в Омске, зачастую не имея в течение дня полчаса свободных от работы. Все развлечения сводятся к довольно редким поездкам верхом за город да к стрельбе из ружей – я последнее время почему-то полюбил это занятие. У меня есть несколько верховых лошадей; как главнокомандующий, я должен перед войсками появиться верхом, недавно генерал Нокс подарил мне канадскую лошадь. Часто мне приходится работать одному по ночам в своём кабинете, и я завёл себе котёнка, который привык спать на моём письменном столе и разделяет со мной ночное одиночество».
Письмо, довольно длинное и неровное по настроению, свидетельствовало о том, что отношения между супругами к этому времени стали далеко не безоблачными. Однако для Александра Васильевича Софья Фёдоровна по-прежнему оставалась «дорогой Соничкой».
В пакет было вложено короткое письмо к сыну:
«Дорогой милый мой Славушок.
Давно я не имею от тебя писем, пиши мне, хотя бы открытки по нескольку слов.
Я очень скучаю по тебе, мой дорогой Славушок. Когда-то мы с тобой увидимся.
Тяжело мне и трудно нести такую огромную работу перед Родиной, но я буду выносить её до конца, до победы над большевиками.
Я хотел, чтоб и ты пошёл бы, когда вырастешь, по тому пути служения Родине, которым я шёл всю свою жизнь. Читай военную историю и дела великих людей и учись по ним, как надо поступать – это единственный путь, чтобы стать полезным слугой Родине. Нет ничего выше Родины и служения Ей.
Господь Бог благословит тебя и сохранит, мой бесконечно дорогой и милый Славушок. Целую крепко тебя. Твой папа».[1283]
Вряд ли этот пакет дошёл по адресу ещё при жизни Адмирала.
* * *
После сентябрьских боёв на Восточном фронте установилось относительное затишье. Обе стороны решили перевести дух и подождать подкреплений. Красные провели мобилизацию в недавно отвоёванных районах Урала и Зауралья, и перед Колчаком на левом берегу Тобола предстали недавние его солдаты – теперь уже в красноармейских шлемах со звездой. (Отступая через родные места, солдаты обыкновенно там и оставались.)
А Белая армия не получила почти ничего – ни пополнений, ни обмундирования, хотя уже наступали холода. В чём-то, конечно, сказывались неразворотливость и несогласованность действий Ставки и интендантства. Но главная причина, видимо, состояла в том, что людские и материальные ресурсы Сибири находились уже на пределе. Военные в это никак не желали верить. Им казалось, что «богатый сибирский тыл» – это бездонная бочка. Вновь начались трения между командующим фронтом и военным министром. Будберг вскоре серьёзно заболел, ушёл в бессрочный отпуск и уехал. 6 октября на должность военного министра был назначен генерал М. В. Ханжин,[1284] бывший командующий Западной армией.
Бои местного значения не прекращались ни на день. Белые стремились окончательно вытеснить противника за Тобол, красные цеплялись за плацдармы на правом берегу. Больших успехов белым достичь не удалось. На юге генерал Лебедев так и не дошёл до Звериноголовской. На севере деревня Дианово несколько раз переходила из рук в руки.
