было страшно, но выдержка аристократов и некоторое почтительное уважение следователя гестапо к их статусу помогло подругам с честью пройти это испытание, хоть Гюнтер и предупредил их что это было только начало. Сейчас его самого допрашивал следователь в другой комнате и Мария мысленно взмолилась чтобы вся эта история закончилась хорошо. Она не знала что там произошло в той комнате на самом деле, ведь никого кроме самого Гюнтера там не было, но теперь испытывала какое-то облегчение при мысли от того что больше нет этого проклятого Шверина, который изрядно отравлял жизнь не только ей самой но и Ребекке. Даже если… если Гюнтер вдруг как-то замешан в этом… она его не выдаст. После всего что он для неё сделал? Ни за что! Весь вид подруги говорил о том же.
На смену страху пришла ледяная решимость и долгожданное спокойствие. Она не знала что с ними будет дальше, но была намерена твёрдо придерживаться версии Гюнтера. Он знает что делает. Надо только говорить то что тот сказал им обеим и тогда… тогда, возможно, всё будет нормально. Мария глубоко вздохнула и прижала подругу к себе. Та повернула голову и спросила её:
– Мария, ведь с ним всё будет хорошо, да? – глаза Ребекки с тревогой смотрели на неё.
– Я уверена в этом, дорогая моя! – она погладила подругу по плечу и снова посмотрела на дверь, за которой сидели Гюнтер и следователь. – Гюнтер со всем справится. Иначе просто и быть не может!
Глава 31
Берлин. То же время.
Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер.
Раздался стук в дверь и Гиммлер раздражённо нахмурился. Он не любил когда его отрывали от работы и личный адъютант, Рудольф, это отлично знал. И раз тот решился нарушить его волю, значит на это есть серьёзная причина. Он оторвался от груды бумаг, лежащих на столе, и крикнул:
– В чём дело, Рудольф?
Дверь открылась и в кабинет зашёл его верный помощник. На всегда невозмутимом лице была некая растерянность, словно он не знал каким образом сказать неприятную вещь, чтобы начальство не слишком рассердилось. Рудольф вытянулся и спросил:
– Разрешите доложить, рейхсфюрер?
Гиммлер поморщился и разрешающе махнул рукой. Как он не пытался бороться с казарменной муштрой адъютанта, тот всё равно вёл себя как на плацу и не признавал никаких вольностей. Сколько раз глава СС говорил ему чтобы тот не тянулся перед ним в струнку и разговаривал более… свободно. Бесполезно! Даже прямые приказы не помогали. Рудольф соглашался, говорил что обязательно исправится, но как только он оказывался перед ним то снова превращался в какого-то оловянного солдатика, прямо хоть сейчас образец для курсантов школы СС "НАПОЛА".
Такую вольность по отношению к себе Гиммлер позволял очень немногим, только Рудольфу, этому болвану Шелленбергу и ещё паре человек. И если остальные с удовольствием этим пользовались, теша своё тщеславие, то адъютант так и остался несгибаем в этом вопросе. В конце концов, Гиммлер махнул на это рукой, если Рудольфу нравится вести себя так официально, то пусть. Главное, чтобы он по-прежнему справлялся со своими обязанностями.
– Несколько минут назад из канцелярии гестапо позвонили и сказали… – он запнулся, пытаясь правильно подобрать слова.
Гиммлер удивлённо посмотрел на него. Такое поведение было для Рудольфа нетипично. Что, чёрт возьми, могло случиться чтобы его помощник мямлил как невыучившая уроки школьница перед доской? Тот справился с собой и закончил предложение:
– Сказали, что сегодня ночью умер граф Шверин. Следователь уже на месте и опрашивает людей.
Гиммлер от неожиданности выпустил лист бумаги, который держал в руках, и тот спланировал обратно на стол. Глава СС не обратил на это внимание, откинувшись на спинку своего кресла, и задумчиво посмотрел в окно. Теперь понятно почему верный Рудольф мялся, не решаясь сразу сообщить об этом.
Граф Шверин был его старым товарищем, ещё со времён Пивного путча. Он был одним из тех аристократов, которые уже тогда, в далёкие 20-е, поверили в национал-социализм и начали поддерживать его финансово. Генрих признавал, что если бы не Шверин и такие как он, то "НСДАП" не смогла бы так быстро набирать силу и влияние в стране. Деньги на агитацию, снятие помещений для отделений партии, пропитание и проезд для её членов, подкуп полицейских, чиновников и политиков… Это всё была заслуга таких как граф Шверин. Даже фюрер некоторое время благоволил ему.
В 1933 году граф также смог внести свою лепту чтобы Гитлер был назначен рейхсканцлером, проведя переговоры с некоторыми влиятельными политиками. На следующий год Шверин отметился как активный участник "Ночи длинных ножей", сдав Гитлеру местоположение множества членов СА. Ходил слух что он был замешан в предательстве самого Эрнста Рёма, так как некоторое время они активно общались между собой, однако граф впоследствии яростно отрицал это, уверяя что всегда поддерживал только фюрера. Гиммлер знал совсем уж грязный слух, по которому, якобы, Шверин иногда помогал гомосексуалисту Рёму скрывать последствия своих "шалостей" с некоторыми юношами другой ориентации в среде германской аристократии. Этот слух родился во время допроса одного из ближайших соратников главы СА. Генрих, узнав об этом, приказал немедленно удавить словоохотливого члена СА, протокол допроса изъять, а следователя отправил в концлагерь по надуманному обвинению. Сам Гиммлер, который познакомился с Рёмом чуть раньше, также постарался дистанцироваться от него.
После этого, граф был вынужден всецело поддерживать Гиммлера, который использовал его чтобы знать в подробностях что делается в среде аристократии, а также проводить через него некоторые свои инициативы, касающиеся представителей "голубой крови". Всё шло хорошо, пока год назад Генриху не положили на стол доклад, из которого стало ясно что граф, во время сильного подпития, весьма нелестно высказывается насчёт него, называя "огородником" и другими прозвищами. Высокомерие Шверина, которое он умело скрывал при общении с Гиммлером в трезвом виде, прорывалось когда граф сильно напивался. Видимо, аристократическая спесь по отношению к простонародному рейхсфюреру все эти годы зрела в нём и теперь вылезла наружу. Причём для всех, в его окружении, граф считался близким другом Гиммлера, поэтому стала понятна реакция Рудольфа на его смерть.
Наконец, выйдя из задумчивости, он снова посмотрел на адъютанта:
– Где и как это случилось?
