пировать и по-прежнему содержали множество слуг, чтобы «не ударить лицом в грязь» и не допустить умаления своей славы и влияния. Ценой больших затрат, и даже идя на риск осложнения отношений с конунгом, они добывали зерно и солод, необходимые для устройства пышных пиров51. При этом в саге совершенно отчетливо видна связь обычая устраивать пиры с языческой верой: на пирах поднимали кубки в честь Тора, ели конину, произносили клятвы.
Для родовой знати обладание богатством представляло не самоцель, а средство поддержания и расширения своего влияния. Пир, празднество, на значение которого в жизни архаического общества указывает Μ. Мосс, играл, как видим, огромную роль и в жизни средневековых скандинавов. Показательно, что намного позднее — после принятия норвежцами христианства и запрещения языческих пиров — в «Законы Гулатинга» было внесено постановление: все бонды обязаны устраивать ежегодные пиршества и выставлять со своего хозяйства определенное количество солода; только наиболее бедные люди могли уклониться от участия в этих совместных возлияниях пива, остальным же за отказ грозили штраф и даже конфискация имущества. Отличие от языческого пира заключалось лишь в том, что вместо возлияний в честь Асов теперь поднимали кубки с посвящением Христу и деве Марии. Интересно, однако, что выражение «за урожай и мир» (til árs ос til friöar), употребляемое в этом постановлении «Законов Гулатинга», восходило ко временам язычества52. Если у скандинавов и невозможно предполагать что-либо подобное путлачу, то щедрые раздачи подарков или обмен ими, а также самовосхваление на пирах были обычным явлением53.
Вожди постоянно устраивали угощения для своих дружинников и приближенных. Собственно, когда дружинники конунга не находились в походе, они проводили время в его усадьбе за пирами и застольными беседами. Так было и у германцев времен Тацита, и у скандинавов эпохи викингов, и много позже. Пиршественная горница — центр в доме знатного человека. Пир и тинг — два узловых момента социальной жизни скандинавов, из которых первый едва ли не был главным.
Подданные, со своей стороны, приглашали покровителей и вождей на пиры, одаривали их, рассчитывая на поддержку и возвратные дары54. Более того, основной формой общения между правителем и подвластным ему населением были поездки вождя по области или стране и посещение пиров, которые бонды должны были устраивать в его честь. Эти «кормления» — вейцлы — в раннем Средневековье оказывались определяющим средством получения доходов конунгами, а затем стали использоваться и для содержания их приближенных и служилых людей, которым они жаловали право сбора продуктов и даней. Добровольные угощения и приношения превращались в подати и ренты. Связь вейц-лы и обычая отвечать дарением на подарок или угощение проступает, по нашему мнению, в термине dreckulaun (от drecka — пить, устраивать пир, и launa — вознаграждать, возмещать), применяемом в «Законах Гу-латинга»55. Этим термином обозначалось земельное дарение, пожалованное королем за устроенный в его честь пир, — dreckulaun приравнивался к другим видам неотчуждаемой земельной собственности, в частности к heiölaun — также пожалованию хавдинга. Вейцла стала со временем одним из важнейших источников развития феодальных отношений на Севере Европы.
Другой формой социальных связей у средневековых скандинавов, в которой опять-таки проявляется принцип «give and take», был распространенный в среде знати обычай fóstr, barnfóstr — отдачи детей на воспитание менее знатным лицам. При этом между отцом ребенка и воспитателем — fóstri (fostrfaöir) — устанавливалась тесная, квазиродственная связь, включавшая некоторые элементы зависимости и покровительства: тот, кто получал отпрыска знатного рода на воспитание, как бы внутренне приобщался к «удаче» и «счастью» этого рода и мог рассчитывать на его поддержку56.
Политические, социально-этические, экономические представления тесно переплетались в сознании и практике скандинавов, получая своеобразную религиозно-магическую окраску. Только при учете всего этого можно правильно понять средневековое общество, систему духовных ценностей и идеалов, побудительные стимулы общественного поведения тогдашнего человека. За экономическими отношениями здесь всегда можно распознать непосредственные, личные отношения людей57. Если можно говорить о форме фетишизации социальных связей в этом обществе, то это был не товарный фетишизм, характерный для общества буржуазного, а религиозно-магическая фетишизация реальных человеческих отношений.
Она находила также свое проявление в своеобразном понимании соотношения между вещью и ее обладателем. На объект владения переходит частица личности самого владельца, отчего самый этот предмет приобретает некоторые черты его обладателя. Известны имена мечей, которые служили скандинавским героям (например, Kvernbítr норвежского конунга Хакона), имена кораблей конунгов и викингов (Ormr inn langa — Большой змей Олафа Трюггвасона), их коней (Freyfaxa — конь Храфнкеля Freysgoöi). В кораблях, мечах и животных воплотились определенные качества их хозяев; не всякий мог пользоваться таким оружием или конем, обладавшими магическими свойствами. Даритель назывался nautr (нем. Genosse), но так же именовался и предмет, который он дарил, например sveröit konungsnautr (меч — подарок конунга)58.
* * *
Приведенный материал, на наш взгляд, служит конкретным подтверждением важности такого историко-социологического исследования, которое было бы ориентировано на целостный охват общественных явлений. Общеизвестные щедрость и гостеприимство варваров и других народов, находившихся на стадии доклассового общества, нередко сохраняющиеся и впоследствии, — это не просто факты, которые достаточно констатировать: они нуждаются именно в социологическом объяснении59.
Постановка, в сущности, частного вопроса о дарениях у скандинавов привела нас к необходимости затронуть многие другие — и очень существенные! — стороны их общественной жизни: тут и вопрос об отношении к богатству, и проблема личной верности дружинника вождю, и формы «кормлений», из которых в процессе складывания классового строя развивались крупное землевладение и податная система. Вместе с тем вопросы, касающиеся собственности и власти, оказались непосредственно сопряженными с этическими и религиозными.
Анализируя систему общественных связей, историк не может не расчленять всех этих вопросов, не подвергать их раздельному исследованию. Однако при этом он не должен забывать, каково было истинное соотношение различных сторон исторической действительности. Следует постоянно иметь в виду социальное целое, неразрывное и тесное переплетение выделенных аспектов живой реальности, ибо, если рассматривать их обособленно, предавая забвению тот социальный контекст, из которого они были вычленены мыслью историка, то эти явления окажутся неверно понятыми, а главное — конструируемое из них целое будет весьма мало походить на подлинное общество изучаемой эпохи. Последнее представляло собой системное единство, и, углубляясь даже в мельчайшие детали, исследователю очень важно не терять из виду социальной целостности, взаимосвязанности и взаимообусловленности его элементов. Даже в том случае, когда ученый не ставит своей целью воспроизведения системного единства всего общества, эта мысль не может не присутствовать в его сознании как своего рода «сверхзадача», на которую в конечном счете
