— По-моему, не стоит напоминать, кого иногда выбирали на свободных и честных выборах, — скептически заметил он.
— Но мы не повторим ошибку прошлого, — горячо заявил Фуэнтес, — мир слишком дорого заплатил за это.
Кристина улыбнулась.
— Вам и не придется, — сказала она, — вы будете жить, как и жили. Никто вам не будет навязывать другие ориентиры. Система подберет для каждой нации тот ориентир, к которому она привыкла. Одним даст либеральную демократию, другим патриархальное традиционное общество, третьим, возможно, нечто среднее. Конфликт идеологий и война всех против всех в постоянном хаосе — лучший способ выживания системы.
— И это только начало, — сказал Верховский, — по плану установление контроля будет происходить через прием греларозола. Таблетка сможет показать системе всё, что человек любит, что хочет, чего боится. Данные будут синтезироваться, анализироваться и сохраняться на специальных серверах. Каждый шаг, каждый вздох. Абсолютная прозрачность для системы.
— Но как можно заставить человека сделать с собой такое? — спросил Горчаков. — Не добровольно же он на это согласится?
— Вот именно, что добровольно, — сказала Кристина, — ради идеи абсолютного счастья.
Фуэнтес манерно фыркнул.
— Но ведь греларозол всего лишь страшная сказка, одна из страшилок поздней холодной войны.
— Увы, нет, — возразил Верховский, — ибо перед вами сидит тот, кто его создал.
— Вы? — удивился Горчаков. — А я всё гадаю, где я вас мог видеть. Вы же Александр Верховский, верно?
— Тот самый Верховский? — спросил Фуэнтес. — Зачем же вы таились?
Александр кивнул.
— Просто всё произошло так быстро, что не было времени представиться, — сухо заметил он, — к тому же я не очень люблю светить свое имя.
— Вы тот, кто предложил идею счастья, — почти с благовонием сказал Фуэнтес, — вы должны гордиться своим творением!
— А вы действительно считаете, что выпив таблетку, можно стать счастливым? — спросил у евродепутата Горчаков. — Мы видели, к чему это привело здесь. Вы желаете такого у себя в столице? Будьте покойны, вам это организуют, если вы не подчинитесь системе.
— Именно так, — сказал Верховский, — моя беда в том, что я это понял слишком поздно. Чем здесь гордиться? То, что создал инструмент копания в чужих мозгах. Даже это раньше можно было считать искусством, а теперь у каждого будет собственный набор для трепанации черепа. И всё это ради богатства и власти. Я задумывал другое.
— Но если вы создатель, значит, вы можете его и уничтожить? — с надеждой спросил Фуэнтес.
Верховский кивнул.
— Я уже уничтожил формулу, — сказал он, — без неё и моих знаний производство новых партий невозможно. Но мы не знаем, сколько произведено уже, и боюсь, что это достаточно внушительное количество.
— Мы должны что-то сделать, — сказал Фуэнтес, — мы подадим обращение с требованием международного расследования. Мы все свидетели.
Кристина покачала головой.
— В лучшем случае вас просто засмеют, — сказала она, — такой фантастикой никто не будет заниматься. Тем более ради какой-то восточно-европейской страны. Поэтому они и выбрали Понти́ю стартовым полигоном.
— Мы же не можем просто принять это как факт, — возразил Горчаков, — сидеть и ничего не делать.
— Не можем, — согласилась Кристина, — но надо. Вольно или невольно мы все стали свидетелями подлинных событий, и, возможно, только мы знаем правду о том, что произошло и что ещё может произойти. Будущее мира туманно, и каждому из нас будет брошен вызов. Вызов нашему доверию, нашим идеалам. Устоять в эти времена и уметь отличать добро от зла, правду от лжи — только в этом главная задача. Уж поверьте мне, я все видела и все знаю.
Кристина понимала, что говорить что-либо этим людям большой риск, поскольку каждый из них, возможно, принадлежит системе. Они отличаются нестабильностью поведения и отсутствием стержня. Хотела бы она, чтобы все разом поняли ту истину, которая стала известна ей в миг внезапной ясности. Но ведь всё не бывает сразу. Так будет неинтересно. С другой стороны, если раскрываешь секрет, то укрепляешь доверие.
— И что же нам делать? — спросил Фуэнтес. — Это слишком серьезное знание.
Кристина пожала плечами.
— Оказавшись в гуще битвы, всегда надо выбирать сторону, вам этот выбор предоставлен. Возвращайтесь в свои страны и расскажите правду своим гражданам. Уберегите их от этой невидимой напасти или служите системе. Выбор всегда за вами, я лишь рассказала вам правду. Ту, которую узнала сама, а правда способствует лишь прозрению, но не счастью.
— Приходится верить, — смущенно сказал Горчаков, — хотя признаюсь вам честно, что лучше считать это страшной сказкой.
— Я не знаю, во что верить, — честно сказал Фуэнтес, — но знаю, что слишком долго отдавал всё, чтобы в моей Европе царила подлинная демократия. Я не могу отдать её так легко!
Кристина улыбнулась. Кажется, скоро она сможет создать свой повстанческий союз. Как интересно поворачивается колесо жизни.
— И не надо, — сказала она, — живите как жили, работайте как работали и делайте то… о чем нельзя сказать открыто, но можно делать тайно, помня о правде, которую вы все здесь услышали.
— Но что делать с этой правдой? — спросил Фуэнтес. — Ведь на то, о чём вы сказали, бог знает сколько лет потребуется.
Кристина пожала плечами.
— С правдой ничего нельзя сделать, — сказала она, — правду можно только хранить в своем сердце, и однажды к вам придут люди, которым будет нужна эта правда.
* * *
Некоторое время спустя она стояла посреди широкого поля в колосьях неубранной пшеницы. Алин заканчивала латать конвертоплан. К Кристине неслышно подошел Верховский.
— Думаете, она сумела уцелеть? — спросил он. — Она ведь пожертвовала собой, чтобы мы сумели уйти. Я никогда по-настоящему не был способен на это.
Кристина про себя усмехнулась. Ксения прямо-таки очаровала Верховского, любопытный фокус судьбы. Возможно, в иной ситуации… ну да что об этом.
— Думаю, что Ксения Игоревна справится с ситуацией, — сказала она, искренне надеясь на собственные слова, — она выбиралась не из таких переделок. Не казните себя, Александр Владимирович. Ведь способность признавать вину это не презренная слабость, а путь к гармонии с собой.
— Вы тоже удивительная, — сказал Верховский, — в вас нет ни капли цинизма. Я ведь тоже таким был когда-то.
— Ну какие мои годы, — засмеялась Кристина, — к тому же вы много не знаете о моей жизни. Возможно, лет через десять, пятнадцать я расскажу вам или вы сами узнаете. Но вы должны сами прожить эти десять лет. Сберечь себя. Живите той жизнью, которая вам дана судьбой. В этом и есть счастье.
Она коротко улыбнулась и отошла в сторону Штильхарта, который подавал Алин детали.
