Сэр Йоханнес приказал летучему отряду остановиться, они успели преодолеть две трети пути. Стало ясно, что брешь не удержать, пришлось развернуть патруль, и они молча поскакали обратно, вверх по дороге.
Капитан ждал у ворот.
— Верное решение, — похвалил он, — отлично сработано.
Йоханнес слез с лошади, передал поводья крестьянину, поскольку закованным в броню лакеям было не до лошадей, и поспешно отвернулся.
— Нижний город потерян, — посетовал он.
— Нет, — возразил капитан. — Пока еще нет.
Над их головами снова выстрелил требушет.
— Рискуешь всем в надежде на мифическую помощь? Да еще от короля? — Йоханнес пытался держать себя в руках и тщательно обдумывал каждое слово. Капитан положил руку ему на плечо:
— Именно так.
— Боже, помоги нам продержаться до этого дня, — вздохнул он.
К ЗАПАДУ ОТ АЛЬБИНКИРКА, ЮЖНЫЙ БЕРЕГ РЕКИ КОХОКТОН — ГАСТОН
Гастон закончил упражняться с оружием, успел помолиться и теперь страдал от безделья. Кузен и армия стояли у него уже поперек горла. Оставив оруженосца у палатки, он оседлал лошадь и отправился прокатиться.
Лагерь был огромен. Размерами он не уступал ярмарке или небольшому городу: более двух тысяч палаток, сотни повозок, расставленных так, чтобы защитить при отсутствии стен. Сама территория окружена рвом глубиной в рост человека. Вырытый грунт сбрасывали с внутренней стороны, соорудив таким образом невысокий вал.
Никому не разрешалось пересекать ров: выход за его пределы служил основанием для взыскания. Гастон, в отличие от кузена, понимал, что должен подавать пример всем остальным, поэтому неспешно направил лошадь вдоль периметра, кивая знакомым альбанским рыцарям и их командирам.
Завидев пару молодых людей с ястребами, Гастон почувствовал укол зависти. Ему вспомнился дом. Залитые солнцем луга, подруги сестры, с которыми он выезжал на отдых, туда, где неизменными спутниками были веселье, шутки, вино, охота на птиц. Вспомнилось, как они лазали по деревьям, как он любовался прекрасными фигурами юных красавиц, скакавших на лошадях или плескавшихся у ручья…
Гастон тряхнул головой, отгоняя накатившие воспоминания, однако образ Констанции д’Эво, обернувшейся через оголенное плечо, чтобы взглянуть на него, прежде чем прыгнуть в воду, отогнать оказалось не так–то легко. Между ними никогда ничего не было. До того он даже не замечал ее, ну разве что хорошенькое личико, мелькавшее среди подруг сестры.
«Зачем я вообще здесь?» — спрашивал он себя.
— Увидели что–то занятное? — произнес знакомый голос.
Гастон остановился. Воспоминания исчезли, словно их и не было. К нему обратился старый лучник. К своему удивлению, Гастон обнаружил, что рад вновь увидеть этого человека низкого происхождения.
— Думал, вы собирались вернуться домой, — сказал он.
Старик рассмеялся.
— Так и было, но лорд Эдвард попросил меня остаться, и я, дурак, взял и остался. Отправил вместо себя зятька. Толку все равно от него тут нет. Дочери он, пожалуй, нужнее, чем я.
— Лорд Бейн? — уточнил Гастон.
— Он самый. Я служил лучником в его походе лет, дай бог памяти, десять назад. Суровое было время.
Гастон кивнул:
— Так и знал, что вы были лучником.
Старик улыбнулся:
— Ага, так вот чё я хотел сказать: дурость все это. С какой стати мы воюем с Дикими? Когда я отправлялся на ночную охоту, мне нравилось болтать с феями. И с ирками торговал не раз. Им нравится хорошая ткань. И зеркала, ха–ха–ха, за зеркало ирк мать родную продаст. Правда, боглинов я терпеть не могу, поди, они меня тоже.
Подобная жизнь не укладывалась в голове у Гастона. Пытаясь скрыть удивление, он спешился. И удивился еще сильнее, увидев, что старик держит голову его кобылы.
— Привычка, — пояснил тот.
Рыцарь протянул руку:
— Гастон д’Э.
— Зна–аю, — протянул лучник. — А меня все кличут Ворчун. Понимайте, как хотите. При крещении, правда, назвали Гарольд Редмид.
Неожиданно для себя Гастон пожал ему руку, словно рыцарю.
— Вы же знаете, продавать зеркала иркам — преступление против короля и церкви.
Ворчун простодушно усмехнулся.
— Ага, еще преступление — стрелять оленей лорда Эдварда. Преступление — красть кроликов из его заповедников. Преступление — покидать свою усадьбу без разрешения его лордейшества. Вся моя жизнь — одно сплошное преступление, милорд. Как и большинства других, кто происхождением не вышел.
