— Это все ваше «маленькое объединение»?
— Все оно, да. Я полностью в курсе дела о герре Золтане и о его мертвецах. — Левин снова выпил. Его лицо дряхлело все больше и больше. — Это моя профессия, не так ли? Моя проклятая профессия! Поскольку это дело связано с вами, я, естественно, с самого начала интересовался им… Я досконально знаю всю эту грязную историю…
— Вы слишком много пьете!
— Это верно… и что? Что остается делать, чтобы выносить эту дерьмовую жизнь, этот дерьмовый мир? — Левин снова поднял свой бокал.
— Послушайте! — Линдхаут стал нервничать. — Препарат, над которым я работал всю жизнь, опасен и должен быть изъят из обращения! Я получил за свою работу Нобелевскую премию! Теперь я оказываюсь лжецом и мошенником, негодяем и убийцей — да, убийцей…
— Последнее, что вы сказали, — верно, — сказал Левин. — И больше ничего. Ничего. Ничего. Ничего. Ваш препарат не только абсолютно безопасный — он одно из самых благотворных для человечества изобретений. И он, конечно, не убил ни одного человека…
Линдхаут уставился на Левина.
— Что вы такое говорите? — прошептал он.
— Правду, мой друг, — тихо ответил Левин, — чистую правду, которую вы никогда не сможете доказать. С вами покончено, вот и все. Если бы вы не надрывались всю свою жизнь, чтобы помочь людям, ваши дела обстояли бы лучше. Тогда у вас еще был бы шанс. А так у вас его уже нет. Ни намека на шанс…
Он выпил снова.
«Вино будет и тогда, когда нас всех не будет…» — пел старик, играющий на цитре.
Многие посетители подпевали.
Линдхаут вдруг почувствовал, что и он должен выпить, сейчас же, много! Он осушил свой бокал и наполнил его снова.
«…красивые девушки будут и тогда, когда нас уже не будет…» — пел старик вместе с посетителями ресторана.
— Но почему…
— Спокойно. Я скажу вам все. — Левин снова наклонился над столом. — Я скажу вам всю отвратительную правду. Препарат, который вы нашли, изготовляется и сбывается «Саной», не так ли? Швейцарской фирмой. Не американским концерном, о нет, совсем нет. Еще нет!
— Я не понимаю ни слова…
— Сейчас вы все поймете. Антагонист морфия, который действует семь недель, причем без всяких вредных побочных воздействий, имеет, естественно, огромное финансовое значение для фармацевтического концерна, верно? — Линдхаут кивнул. — Вы киваете, хорошо. Ясно, что американцы, которые, как вы и я знаем, далеко продвинулись вперед в разработке такого антагониста, но все же недостаточно далеко, всеми американскими методами будут пытаться устранить этот ваш препарат, причем насовсем. Верно? Верно. То, что это стремление совпадает с определенными восточными политическими желаниями, в данном случае прежде всего с желанием распространить наркозависимость на Западе, в особенности в Америке…
— …тоже ясно, — услышал Линдхаут самого себя так, словно говорил издалека. Ему на мгновение сдавило горло — он начал кое-что понимать.
— Вы начинаете понимать, да? Мой друг Адриан начинает понимать! Все очень логично: финансовые интересы американского капитализма совпадают здесь, как и во многих других комбинациях, поистине удивительным образом с чисто политическими интересами некапиталистического мира. Ведь американская армия во Вьетнаме из-за множества наркозависимых оказалась несостоятельной — и это исторический факт! — Левин извлек из нагрудного кармана какую-то брошюру. — Вчера я прочел вот это…
— Что это?
— Западногерманский военный журнал «Лояль», последний номер. Здесь написано… — Левин стал читать: — «Больше половины из двухсот тридцати тысяч размещенных в Федеративной Республике солдат являются наркоманами». — Он поднял глаза. — «Лояль» заявляет — и с этим соглашаются сами американцы, — что такие солдаты «небоеспособны». Даже во время несения службы они употребляют марихуану или гашиш. Десять процентов наркозависимых солдат — а это уже свыше двадцати тысяч человек — сообщают, что регулярно употребляют героин… Поэтому, естественно, присутствует здоровый восточный интерес к максимальному распространению зависимости! Это не беззастенчивость американских правительственных кругов — это капиталистическая жажда наживы крупных американских частных концернов, которая приводит к такому фантастическому совпадению западных и восточных сокровенных мечтаний… — Левин посмотрел на Линдхаута. — Я прав?
Линдхаут мог только кивнуть.
— Причем, что довольно пикантно, можно видеть, — сказал Левин, — что излюбленная привычка западных стран испытывать новые медицинские препараты в восточноевропейских странах, где законодательные акты не так строги, бумерангом бьет по Западу.
— Бог мой, — сказал Линдхаут.
— Не утруждайте его, — сказал Левин. — Таков уж наш мир. То, что очень мощная капиталистическая промышленность имеет своих представителей в некапиталистическом мире, — это вы знаете так же хорошо, как и я. То, что такой частнокапиталистический представитель встречается с политическим представителем некапиталистического мира, и они оба — в сердечной согласованности своих интересов — принимают решение подорвать репутацию такого препарата, как антонил, выставить фирму-производителя преступной, а открывателя — негодяем и шарлатаном, — вы можете себе это представить после всего, что я вам объяснил?
Линдхаут выпил целый бокал вина, прежде чем сказал:
— Мировые события, как их себе представляет маленький Мориц,[78] — все одно и то же.
— Точно так же. — Левин скривил рот. — Я познакомился с ними, с этими типами, что сидят у рычагов власти, — на Востоке и на Западе! Скажу вам, они подходят друг другу, как маска к лицу и как ключ к своему замку! Этим самым я вам, собственно говоря, уже все объяснил.
— Но ведь герр Золтан утверждает, что у него есть исчерпывающая документация, все важные пробы тканей умерших, из чего вытекает, что антонил, если его давать в больших дозах, вызывает смерть.
— И у него есть! У него есть все! И вам, и лучшим биохимикам и врачам, которых направит «Сана», не удастся поколебать эту документацию, результаты этих анализов. Мы на своей стороне света беспринципны не только в наших предписаниях касательно клинических испытаний нового медикамента на человеке, но мы еще более беспринципны в наших предписаниях касательно жизни людей вообще! Нет, не так! Мы так же беспринципны, как и крупные капиталистические концерны, которые получают мертвецов, если они пожелают мертвецов! Поэтому я больше не могу! Поэтому я стал диссидентом. Потому что теперь совершенно точно знаю, что нельзя верить ни тем, ни другим. Нельзя им следовать, работать на них или бороться за них, поскольку это два совершенно одинаковых свинарника! Нам нужен еще литр… — Он сделал знак девушке, которая обслуживала столики. Девушка кивнула и улыбнулась. — Вы поняли, да? — спросил он. Линдхаут только подвигал головой. Он понял, но все еще не мог этого постичь. — Особая низость в вашем случае, мой бедный друг, состоит в том, что эта восточная клиника охарактеризовала ваш препарат как абсолютно безопасный и не иначе как благотворный, чтобы Управление по контролю за продуктами и лекарствами США допустило его для применения во всем мире, чтобы вы получили Нобелевскую премию, чтобы ничего больше нельзя было аннулировать или утаить. Если сейчас обнаружится, что ваш препарат в больших дозах обладает смертельным побочным действием, то через несколько часов он исчезнет с рынка. Тогда с ним будет покончено.
