Владеньем стороны Дальневосточной Гордится Русь с незыблемых времен.
Дмитрий Калюжный После того как я был признан негодным к службе в ВДВ, я в самом конце 1960 года после долгих поисков кадровиков получил назначение в Прикарпатский военный округ на должность начальника автослужбы 38-й армии, штаб которой стоял в западноукраинском Станиславе, ставшем вскоре Ивано-Франковском… Живописные горы, водопады, богатая природа, своеобразная гуцульская архитектура, да и люди Западной Украины, как тогда уже в нашей среде говорили «западенцы», — все это разнообразие интересовало и обогащало новыми впечатлениями. Тогда бандеровщина там еще не была сильна и открыта, как стала к 2014 году, отношение к нам, русским, было показно-терпимое, даже уважительное. По делам службы много приходилось бывать и в Закарпатье, где уважительность в отношениях казалась более искренней.
Конечно, новыми были для меня и впечатления о людях, с которыми теперь столкнула судьба. Хорошо запомнился командующий армией, генерал-майор Николай Григорьевич Штыков, человек очередных «разносов» (похоже, только из них его деятельность и состояла), переходил на грубости и унижение человеческого достоинства. Почти всегда, когда подходишь к его кабинету, чувствуешь, что «в воздухе пахнет грозой» и будто опять над тобой дамоклов меч.
Совсем недавно я нашел в Интернете материал, в какой-то степени объясняющий эту особенность характера Николая Григорьевича. В конце войны он командовал воздушно-десантным полком, а тогда десантники действовали как пехотинцы. Этому полку было приказано взять замок Кенигштайн недалеко от Дрездена, на одноименной горе на левом берегу Эльбы. Когда подполковнику Штыкову доложили, что батальоны полка готовы к атаке, а артиллеристы полковой артиллерии — к открытию огня по противнику, Штыков дал команду, но не ту, которую от него ждали штурмовые группы. Команда была: «Огня не открывать!» А сам он, привязав к штыку карабина белый платок, взяв с собой двух автоматчиков, направился к замку, каждую секунду ожидая выстрелов из его амбразур.
Но выстрелов не последовало. При подходе малочисленной группы Штыкова к воротам крепости командир немецкого гарнизона протянул Н.Г. Штыкову символические ключи от замка. 15 офицеров, 35 унтер-офицеров и 115 солдат сдали оружие (автоматы, пулеметы и карабины).
Своими рискованными для собственной жизни действиями комполка Штыков спас многих своих подчиненных, могущих погибнуть при штурме этой очень укрепленной цитадели, архитектурные сокровища и ценности. Однако этот его подвиг был, видимо, недостаточно высоко оценен вышестоящим командованием, что как-то повлияло на его и так решительный характер.
Но его заместитель, Герой Советского Союза генерал-майор Баталов Григорий Михайлович — человек совершенно другого плана, внимательный, доброжелательный. Зная характер командующего, он мне как-то сказал: «Если дело терпит, подожди, когда за командующего останусь я или генерал Марущак, тогда приходи, обсудим, решим». Так иногда я и делал.
Невольно вспоминались фронтовой командарм А.В. Горбатов, командующий ВДВ генерал Маргелов, наш «Дядя Вася», да и многие наши фронтовые и послевоенные генералы, сохранявшие уважение к подчиненным, даже наказывая за оплошности.
Вскоре командармом-38 стал генерал Ухов (имя и отчество этого генерала я почему-то не запомнил). В отличие от своего предшественника обладал он нравом веселым. Правда, иногда горячился, срывался на «непарламентские» выражения, но быстро остывал и говорил самокритично: «Ну как я тебя отчихвостил? Не обижайся, со мной это иногда бывает».
Здесь мне повезло, встретил очень интересного и, считаю, выдающегося политработника. При командарме Ухове на должность члена Военного совета армии пришел полковник Средин Геннадий Васильевич, человек редкой души, напомнивший мне своими манерами, отношением к людям и к делу моего первого командира роты еще в запасном полку на Дальнем Востоке — младшего политрука Тарасова Николая Васильевича. Новый ЧВС отличался какой-то особенно дружелюбной общительностью. Наши кабинеты находились на одном этаже большого здания штаба армии. И то ли это обстоятельство, то ли моя фронтовая служба в штрафбате его интересовали, но он часто заходил ко мне (а не вызывал к себе!), и мы подолгу беседовали и о делах сегодняшних, и о фронтовом прошлом. От него я узнал, что он на фронт попал не сразу, а как партийного работника его долго не снимали с «брони». И только в 1942 году после множества настойчивых заявлений его направили в армию, и он попал на Волховский фронт политруком в стрелковый полк 2-й Ударной армии, участвовал в тяжелых боях по прорыву блокады Ленинграда на Синявинских высотах.
(Именно там погиб в 1943 году отец моей супруги, артиллерист противотанковой сорокапятки Василий Васильевич Куропятников.)
Там, под Ленинградом, политрук Средин обморозил ноги, знает, что такое цинга. Войну закончил, как и я, в звании майора, а теперь мы оба с погонами полковника. Правда, я понимал, что в полковниках ему осталось ходить совсем недолго.
