В отличие от Фридриха фон Меллентина (глава 10) Гитлер был неспособен расценить отступление как временную географическую передислокацию войск и увидеть в нем стратегический потенциал для подготовки контрудара. Оно для фюрера имело исключительно пропагандистское, политическое и моральное значение. Гитлер всегда считал себя революционером, и военное отступление для него было равносильно отходу от политической линии, а этого не могли позволить ни его идеологическое кредо, ни исторический момент. Гитлер не допускал даже тактически оправданных отступлений, считая, что они подрывают дух того движения вперед, которому он посвятил свою политическую деятельность. По выражению Нормана Стоуна, Гитлер, как плохой пианист, «до самого гнусного конца назойливо и упорно выбивал одну и ту же неверную ноту»[1428]. Позиция Гитлера выглядит особенно нелепой ввиду того, что в организации контрударов вермахт был еще более силен, чем в наступлении. Это убедительно продемонстрировали: Ром-мель на перевале Кассерин; Манштейн, взявший Харьков после поражения немцев под Сталинградом; Фитингоф при Анцио; Зенгер под Кассино; Модель под Варшавой и Мантойффель, почти дошедший до реки Мёз во время Арденнской операции.
Гитлер умудрился убрать из кригемарине лучшего после Тирпица морского стратега гросс-адмирала Эриха Редера[1429]. В феврале 1942 года фюрер, уверовав в то, что союзники вот-вот вторгнутся в Норвегию, приказал Редеру вывести из Бреста корабли «Принц Ойген», «Шарнхорст» и «Гнейзанау», пригрозив в случае отказа передать корабельные орудия береговой артиллерии. Никакой серьезной угрозы Норвегии со стороны союзников тогда не существовало. Корабли успешно прошли через Ла-Манш, но от них не было особой пользы, они больше пригодились бы для рейдов в Атлантику из Бреста. Гитлер признавался, что он был «зайцем в море», но не давал Редеру стать «львом», а к тому времени, когда Дёниц возглавил военно-морской флот, немцы лишились практически всех важных атлантических портов.
В своем обращении 15 марта 1942 года в связи с Днем поминовения[1430]Гитлер пообещал радиослушателям к лету разгромить Красную Армию, поручившись в том, что сделать ему было не дано. С 13 июля, когда он переориентировал группу армий «Б» на Сталинград, начались несуразные передислокации войск — наглядный пример тому чехарда с 4-й танковой армией Гота (глава 10), — всегда означающие головную боль для любого штаба. В результате замедлился темп продвижения к Сталинграду, вообще не стоившему тех сил, которые были брошены на него (да и вряд ли этот город притягивал так обоих диктаторов, не будь он переименован в 1925 году).
Отношения Гитлера с генералами начали портиться только тогда, когда дела у них пошли скверно, то есть с сентября 1942 года, в дни битвы под Сталинградом. Немецкие генералы не меньше Гитлера повинны в фетишизации этого сражения, лишив себя возможности провести организованный отвод войск, единственного шанса спасти 6-ю армию Паулюса. 24 сентября 1942 года Гитлер, как мы уже рассказывали в главе 10, прогнал генерала Франца Гальдера за критику вмешательства фюрера в дела на Восточном фронте, заменив его более послушным генералом Куртом Цейтцлером. Потом он уволил фельдмаршала Вильгельма Листа, взяв на себя руководство группой армий «Б», в связи с чем даже покинул «Волчье логово» и посетил штаб командования группы армий. Давать советы диктатору, чье слово — закон, трудно и рискованно, но, избавляясь от тех, кто все же осмеливался, Гитлер совершал ошибку. В ОКВ уже были двое лизоблюдов — Кейтель и Йодль, меньше всего полезны были фюреру угодники на Восточном фронте в конце 1942 года.
Получив от Роммеля известия — во время сражения при Эль-Аламейне — о том, что его танки неспособны помешать прорыву Монтгомери, Гитлер тоже приказал «стоять насмерть». Роммель решил пренебречь приказом фюрера, засомневавшись в здравости его ума. Тем не менее вся Сталинградская битва велась под дамокловым мечом нацистского менталитета Гитлера, для которого интересы нации были выше человеческой жизни.
Разногласия Гитлера с генералами, особенно с Манштейном, — по поводу отвода 17-й армии с плацдарма в Керченском проливе в конце 1942 — начале 1943 года — отражали несовпадение их взглядов на стратегию дальнейших действий. Гитлер хотел сохранить плацдарм, с тем чтобы использовать его для захвата Кавказа, когда ему снова начнет везти. Генералы уже списали со счетов богатый нефтью регион и намеревались использовать сохраненную 17-ю армию для того, чтобы залатать растущие дыры на Украинском фронте. Если Кавказ не удалось взять в 1941 и 1942 годах, то вряд ли он сдастся и в 1943-м, но отвоевать Керченский полуостров будет непросто. Аналогичным образом Гитлер хотел оставить в Крыму значительные немецкие и румынские силы, а не эвакуировать их, когда это еще было возможно: он надеялся восстановить с ними наземную связь даже после того, как ее оборвет Красная Армия.
В стратегических расчетах Гитлера имелся определенный смысл. Крым русские могли использовать для бомбардировок нефтяных промыслов в Румынии, Турция могла присоединиться к союзникам. Но дело тут не в чрезмерном оптимизме фюрера и реализме его генералов[1431]. Их противоречия проистекали скорее из прозрений различного свойства. Для Гитлера было важно во что бы то ни стало выиграть войну, поскольку поражение означало для него гарантированную смерть. Постепенный отвод войск, заканчивающийся неминуемым поражением, мог означать для генералов, даже замешанных в военных преступлениях, вроде Манштейна, лишь более длительные сроки тюремного заключения. Их ставки были совершенно разные. (Несмотря на довольно большие сроки, к которым их приговорили в Нюрнберге, Кессельринг просидел только пять лет, Манштейн и Лист — четыре года, Гудериан, Блюментрит и Мильх — три, Цейтцлер — восемнадцать месяцев.)
Естественно, при выборе решений между генералами очень часто возникали разногласия, но последнее слово всегда оставалось за Гитлером. И очень часто Гитлер поддерживал ту сторону, которая предлагала неверное решение, однако редко кто осмеливался указать ему на это. В сентябре 1942 года Йодль напомнил фюреру об ошибке, допущенной в отношении протяженности фронта, порученного Листу на Кавказе, и Гитлер подверг его обструкции. Фюрер игнорировал его за обедом, демонстративно не пожимал ему руку, даже собирался снять с поста начальника штаба оперативного руководства ОКВ, чего, конечно, не случилось. «Диктатору, — говорил потом Йодль Варлимонту, — никогда не следует напоминать о его ошибках, этого требует психологическая целесообразность сохранять в нем уверенность в себе, которая является источником его диктаторской воли»[1432]. Поскольку Гитлер служил главным и единственным источником престижа и власти, ни Кейтель, ни Йодль не были заинтересованы в том, чтобы подрывать его уверенность в себе. В результате Гитлер не учился на своих ошибках и продолжал повторять их после Сталинграда еще два с половиной года. Ничего подобного даже представить себе было невозможно в западном альянсе: генералы Брук и Маршалл свободно указывали на ошибки, допущенные Черчиллем и Рузвельтом, а те — им.
