Заколдованный круг
Все трое недолюбливали друг друга. Граф Модест Андреевич Корф холодно относился к лицейскому однокашнику канцлеру князю Александру Михайловичу Горчакову. Он не мог ему простить легкости, с которой тот сделал блистательную карьеру, получил европейскую известность и принадлежал к узкому кругу grands seigneurs[84], быстро, правда, распадающемуся и исчезающему в небытии. Первым из этих русских грандов умер светлейший князь Михаил Семенович Воронцов, затем граф Карл Васильевич Нессельроде, через два года граф Дмитрий Николаевич Блудов и год назад светлейший князь Александр Сергеевич Меншиков. Но живы еще граф Владимир Федорович Адлерберг и князь Александр Аркадьевич Суворов — внук генералиссимуса. Вдобавок Корф ревниво относился к славе Горчакова внутри России. Послания Пушкина к новоиспеченному канцлеру, не напечатанные при жизни поэта, теперь стали широко известны: «Пускай, не знаясь с Аполлоном…», «Встречаюсь я с осьмнадцатой весной…», «Питомец мод, большого света друг…» и «Пирующие студенты». Вдобавок Пушкин упомянул его в знаменитых стихах «Роняет лес багряный свой убор…», сочиненных к празднованию лицейской годовщины в 1825 году накануне мятежа на Сенатской. Едва ли найдется в России гимназист, который не знал хотя бы первую строфу:
Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день, как будто поневоле,
И скроется за край окружных гор.
Однако о Модиньке Корфе — ни звука.
Князь Горчаков всегда встречал Корфа без особого энтузиазма. Исторические изыскания, верные по фактам, но сухо и без блеска изложенные, вызывали раздражение у красноречивого и блестящего Горчакова, чьим идеалом был англичанин Томас Карлейль, с которым он познакомился и долго беседовал во время одного из посещений Лондона. Стиль Карлейля резко отличался от безжизненных фраз Корфа. Да и Пушкин Модиньку не жаловал, о чем Корф нынче молчал. Кто был близок к Корфу, говорил, что его воспоминания о лицее и Пушкине окрашены недружелюбно-пристрастным отношением к поэту.
Третий человек, ожидавший выхода государя Александра Николаевича, граф Петр Андреевич Шувалов, самый молодой генерал от кавалерии и самый молодой шеф корпуса жандармов и начальник III отделения, принадлежал к интеллектуальной элите русского двора. Острый ум, широкое образование и светскость выгодно отличали его от немного угрюмых и слишком сосредоточенных на государственных делах и собственной карьере сверстников. Шувалов к Корфу относился неприязненно, как представителю старой школы придворных, чуждых новым веяниям и эксплуатирующих прежние заслуги. Корф с подозрением относился к тем, чья звезда вспыхивала на небосклоне политической жизни мгновенно. Он не верил в сиюминутный успех.
Шеф корпуса жандармов скрывал истинное отношение к канцлеру. Он имел о Горчакове конфиденциальную информацию и осуждал заигрывания с либералами. Неустойчивость князя объяснялась прошлыми связями и лицейской юностью. Через день после восстания на Сенатской Горчаков отыскал Ивана Пущина и умолял ехать немедля за границу, да не просто умолял, а хотел снабдить мятежника паспортом, обещаясь доставить на иностранный корабль, готовый к отплытию. Пущин отказался и пожелал разделить судьбу с товарищами. И разделил! А с братом его Михаилом Горчаков поддерживал отношения до его смерти. В конце жизни он был комендантом Бобруйской крепости в чине генерал-майора. За Михаила Пущина, бывшего коннопионера и любимца великого князя Николая Павловича, ходатайствовали многие и, в частности, князь Суворов, кому он был и обязан ранней своей свободой. Суворов лично просил тогдашнего шефа корпуса жандармов и начальника III отделения Александра Христофоровича Бенкендорфа о смягчении участи брата одного из главных заговорщиков, случайно замешавшегося будто бы в события на Сенатской.
