– Наша тактика «бей щитом, коли пикой» против них не действует. Они слишком сильные и слишком быстро учатся. Ни один щит не выдерживает, когда они пускают в ход свои топоры. Все, что мы можем сделать, – держать строй и надеяться, что наши всадники нас выручат.
– И наши машины, – добавил Эркенберт.
– И то, и другое, – сказал Бруно. – Все вместе и все, что угодно. Лишь бы повергнуть наших врагов и оставить в мире одно только христианство, без соперников.
Глава 30
Приходский священник в Онсе, южнофранцузской деревушке недалеко от Каркасона, нервно выглянул в окошко своей маленькой хижины и снова уставился на написанный скверным почерком памфлет, который держал в руках. Страницы были бумажные, но этого священник не знал. И текст на них был напечатан, а не написан от руки, но священник не знал и этого. У него вообще была только одна книга – его требник для чтения служб. Впрочем, он и так помнил их наизусть. Кроме служб, священник знал «Отче наш», апостольский Символ веры, десять заповедей и семь смертных грехов. Этому он и учил свою паству.
А теперь появилась эта брошюрка, ее привез Гастон, погонщик мулов, который ездил из Онса в Каркасон и обратно, перевозя вино и масло, древесный уголь и ткани, незамысловатые украшения и безделушки. Все те немногочисленные товары, которые деревенские жители не в состоянии были производить сами и на которые могли наскрести несколько монет. Погонщик привез книгу и рассказал, что ее дал ему – причем дал бесплатно – какой-то человек на рынке. Гастон не умел читать. Он надеялся, что священнику книга понравится.
Теперь обязанностью священника было предать Гастона анафеме – хоть тот и не умеет читать, на него не похоже, чтобы он взял что-нибудь, не спросив, что это. И тогда приедут дознаватели от епископа и начнут пытать Гастона, чтобы узнать имя или описание человека, которого тот встретил на рынке. А если это не удовлетворит их, то еще чье-нибудь имя. А если и это их не удовлетворит – кто знает, какие показания заставят дать Гастона? Может быть, он заявит, что приходский священник послал его на рынок за этой книгой. За еретической книгой. Одно прикосновение к ней будет стоить священнику жизни.
Значит, предавать Гастона анафеме не следует. А книгу лучше выбросить. Но священнику трудно было выбросить любую исписанную страницу. Слишком редкими и ценными они были. И с другой стороны, в рассказанной в книге истории таилось какое-то странное очарование, соблазн. Может быть, этот соблазн – искушение от дьявола, ведь священник сам неустанно твердил прихожанам о хитроумных уловках Князя Тьмы. Но в книге говорилось, что дьяволом на самом деле был тот, кого христианская Церковь звала Богом. Отец, который послал Своего Сына на смерть. Что же это за отец такой?
Была еще одна причина, почему священнику не хотелось уничтожать книгу. Если он прочитал ее правильно (кстати, в книге была еще одна странность, текст был написан на диалекте, очень похожем на родной диалект священника и очень сильно отличающемся от церковной латыни, на которой священник сумел прочитать лишь несколько отрывков в годы своей учебы), если он прочитал книгу правильно, там говорилось, что Рай – это счастливая жизнь на земле, жизнь мужчины и женщины. У священника уже не раз возникали трения с епископом и с архидьяконом из-за его экономки Мари, которая жила в доме священника и скрашивала ему жизнь. Служитель Церкви должен жить в целомудрии и воздержании, твердили ему снова и снова. Иначе он наплодит незаконнорожденных детей и станет тратить на них церковную казну. Но Мари была вдовой, и в их пожилом возрасте детей у них уже быть не могло. Что здесь плохого, если в холодную ночь он и Мари окажутся под одним одеялом?
Епископ ошибается, решил священник, впервые в жизни отважившись иметь независимое мнение. Надо сохранить книгу у себя. Надо прочесть ее еще раз. Может быть, эта книга еретическая или ее объявят таковой. Но она отличается от учения еретиков с гор, которые злобно отрицают все плотское и настаивают, что мужчина и женщина чисты, только если не заводят детей. Хотя в книге говорилось, что мужчины и женщины вовсе не обязаны плодить все новых и новых детей. Что существуют способы получить взаимное удовольствие, обрести Рай на земле, как это называлось в книге, не рискуя зачать ребенка. Виновато, но решительно священник вновь раскрыл маленькую, в восемь страниц, брошюру, принялся усердно изучать абзацы, в которых Шеф с помощью Альфлед и Свандис постарался как можно яснее изложить технику carezza, продления взаимного удовольствия.
Приходский священник в соседнем Понтиаке исполнил свой долг и сообщил куда следует как о самой еретической книге, так и о том прихожанине, который ее принес. Спустя несколько дней, когда подручные епископа в который раз пытались выбить из священника признание, что он сам участвовал в заговоре еретиков, он поклялся про себя никогда больше ни о чем не сообщать. И когда его, согбенного и прихрамывающего, словно старик, отпустили назад в деревню под строжайший надзор, он упрямо молчал. А когда вернулись домой прихожане, посланные воевать в армии императора, и принялись рассказывать о демонах в небе, о могуществе язычников и еретических чародеев, их духовный пастырь даже не попытался их одернуть.
Епископ Каркасона, прилагавший немалые усилия, чтобы изъять всю проникшую в его епархию еретическую литературу и истребить всех ее распространителей, в конце концов переслал собранные материалы архиепископу в Лион и запросил помощи в борьбе с крамолой. И подвергся суровому осуждению за сам факт существования последней. Ему было сурово указано, что ни в какой другой епископии не было столько крамолы, а в большинстве ее не было вообще. Должно быть, в его паству проникла зараза неверия. «А когда овцы запаршивели, – гневно вопрошал архиепископ, – кого в том винить, кроме их пастуха? Взгляни на Безансон! Там ереси нет и в помине».
На самом же деле епископ Безансона ознакомился с памфлетом не только на окситанском наречии, но и на латыни, и очень внимательно прочитал оба варианта. Епископ был крайне стеснен в деньгах: из-за своей стычки с покойным бароном Бежье он вынужден был выплатить в казну императора штраф в размере годового дохода – спина епископа все еще помнила плетку ухмыляющегося германского священника, тот сек епископа каждый день, пока не прибыли деньги, которые пришлось взять в долг под грабительский процент, лишь бы положить конец истязаниям. И при этом жизнь епископу скрашивала не одинокая вдовая экономка, а целая стайка юных женщин. Их постоянные беременности приводили его в отчаяние, ведь у него уже было очень много детей, далеко не все матери соглашались отдать ребенка на попечение Церкви, тогда епископу приходилось за свой счет кормить и одевать маленьких, а взрослым давать деньги в приданое или на учебу. Идея о том, что даже молодой женщиной можно наслаждаться таким образом, что она от этого не забеременеет и будет вполне удовлетворена мужчиной далеко не первой молодости, если, конечно, тот посвящен в секреты carezza, – эта идея привела епископа в восторг, пересиливший всякий страх перед ересью. Судьба его собрата из Каркасона только укрепила епископа в таком мнении.
Действительно, как в землях, где говорили на окситанском наречии, так и в каталонских предгорьях у христианства были очень слабые корни. Когда это вероучение впервые пришло сюда во времена римского владычества, опорой Церкви были города, там господствующие классы стремились во всем подражать Риму, и епископы выбирались из знатных семей, рассматривавших Церковь как еще одно средство упрочения своего положения на этих землях, ведь светские власти не могли распоряжаться церковной недвижимостью. Вне городов жили pagani, то есть на латыни – те, кто обитал на pagus, на полях. В итальянском языке это слово превратилось в paesano, во французском – в paysan. Земледельцы, те, кто живет за городом, находятся вне влияния Церкви. Все три значения слова сливались в одно. Церковь была для крестьян враждебной, исходившей из городов силой, которая время от времени вмешивалась в их жизнь и кроме этого не значила почти ничего. На севере Франции и в Германии еще мог возникнуть энтузиазм по поводу крещения или крестовых походов. Здесь же, на Юге, деву Марию трудно было отличить от античной Минервы или трех безымянных кельтских богинь, которым поклонялись многие поколения до того, как pagani приучились говорить на сильно искаженном языке римских завоевателей. Так же нелегко было усмотреть разницу между пасхальными службами и старинным оплакиванием умершего Адониса или обычаем легионеров приносить ягненка в жертву богу Митре. В стране, где книги были редкостью, они воспринимались в буквальном смысле слова как евангелие, как «благая весть»; здесь никто не мог повредить посеянным Шефом, Соломоном и Свандис семенам: наоборот, они упали на благодатную почву.
