плечистый, худой, смуглый красноармеец лет сорока с лишним – не сел, не лег, а остался стоять и долго смотрел на реку. Поверхность воды была совершенно гладкой – она лежала ровной, тяжелой плитой, и казалось, весь зной неподвижного августовского дня идет от этого огромного зеркала, врезавшегося в берег, бархатно-черного там, где падала на него тень от песчаного обрыва, аспидного, голубоватого там, где било по нем наотмашь могучее солнце.
Красноармеец долго и пристально оглядывал луговой берег, откуда тащилась баржа, посмотрел вверх по течению, посмотрел вниз, оглянулся на своих товарищей…
Шофер вышел из «пикапа» и подошел к лежавшим красноармейцам.
– Откуда вас, ребята, гонят? – спросил он.
– То на окопы, то на подсобные посылали, – ответил боец с тайным намерением расположить к себе шофера и попросить у него покурить, – так вот идем, солнышко такое, что с ног людей валит. Покурить нету ли, товарищ механик, газетки за тонкое число?
Водитель достал из кармана кисет, свернутую газетину и дал красноармейцу закурить.
– Под Сталинград, что ли? – спросил шофер.
– Кто его знает – куда. Сейчас обратно в Николаевку – там дивизия наша в резерве.
Второй красноармеец, досадовавший на себя, что не догадался попросить у водителя табачку, сказал:
– Вот так маршируем, хуже нет от своей части уйти, горячей пищи не видим. Табаку второй день не получаем. – И, обращаясь к тому, что курил, попросил: – Оставь, что ли, покурить.
И тогда третий, лежавший неподвижно, с обнажившимися белыми зубами, сказал, не открывая глаз:
– Вот направят в Сталинград, там ты свою кровь горячую увидишь.
– Да, кровь там так и прыщет, – сказал второй.
Едва на баржу были погружены «пикап» с командирами, машины с авиабомбами, несколько колхозных подвод, запряженных волами, и едва начальник переправы дал команду к погрузке людей, как в небе над Волгой началась необычайная суета. Несколько истребителей барражировало над Волгой и заволжскими песками, наполняя воздух высоким пронзительным гулом моторов. Красноармейцы оглядывались, замедляли шаги, ожидая, не отменят ли приказание о погрузке в связи с начавшейся в воздухе тревогой, но начальник переправы замахал рукой, перехваченной красной перевязью, и закричал:
– Давай! Давай!
Может быть, ему хотелось поскорей отогнать от причала огромную баржу, груженную тяжким весом двенадцатипудовых авиационных бомб, либо он привык к воздушным налетам и вовсе не придавал им значения.
Людей на барже собралось несколько сотен, все они инстинктивно старались пройти подальше от места, где скопились машины, пробирались к носу и к корме, озирались на решетчатые цилиндрические ящики с бомбами, смотрели на два спасательных круга, висевшие на мостике, и, может быть, думали, кто раньше успеет в миг удара схватиться за круг и кинуться в воду.
И правда, нет хуже чувства нового страха: так для людей, привыкших к земле, особенно невыносимым казался страх на воде. Его, видимо, испытывали все – и командиры в машине, и красноармейцы. И должно быть, действительно вся суть состояла в непривычке к новому страху – ведь тут же матросы ели, подхлебывая обильный сок, помидоры, мальчишка, меланхолично отвесив губу, следил за поплавком удочки, а пожилая рыжая женщина, сидя возле рулевого, вязала не то чулок, не то варежку.
– Ну как, товарищ лейтенант, самочувствие? – спросил майор, продувая мундштук. – Плавать умеете? Спасательный кружок надо?
Вышедший из машины подполковник усмехнулся и сказал, указывая на тесно стоявшие один к другому грузовики с авиабомбами:
– Я думаю, если противник угодит по нашей барже, то лейтенанту больше понадобится парашют, чем спасательный круг.
Он сразу же сделал строгое лицо, чтобы после этой шутки майор не вздумал с ним фамильярничать.
Лейтенант, вопреки правилам душевного поведения людей юного возраста, сказал с откровенностью:
– Я прямо сознаюсь, жутко. И почему это столько истребителей в воздух поднялось?
– Да дело ясное, оповестили по радио, идут немецкие бомбардировщики. Как раз застанут на середке, – сказал майор и бережно погладил свой мешок, вспомнив о помидорах, данных ему перед отъездом старухой – квартирной хозяйкой.
А истребители продолжали неистовствовать.
Баржа скользила томительно медленно, силы маленького буксира, казалось, вот-вот иссякнут, правый берег отходил дальше и дальше, левый все казался бесконечно далеким, недосягаемым. Красноармейцы напряженно следили за движением баржи, вглядывались в западную часть неба, откуда должны были прийти немецкие бомбардировщики.
– И чего это их носит, и чего это их носит, – бормотал молодой красноармеец.
– Бахчу стерегут, – отвечал ему пожилой боец, тот, что не присел отдохнуть на берегу, – тут бахча очень богатая, понял?
– Да ну вас, – сказал молодой, – вам бы смеяться, а еще человек семейный. Вот потопят нас, тогда вам смеху не будет.
Никто на барже не знал, да и не мог знать, что истребители подняты в воздух, чтобы прикрыть на посадке пассажирский самолет, вышедший с московского аэродрома.
8
На рассвете приехала из авиагородка на Центральный аэродром команда «Дугласа».
Командир корабля, майор, с полным помятым и капризным лицом, и бледнолицый, сутулый штурман шли рядом, огромные планшеты на длинных ремнях, небрежно переброшенных через плечо, били по их ногам.
– Что ни говори, мировая женщина, – сказал командир.
– Я и не говорю ничего, – ответил штурман, – но пьет, я тебе скажу.
Сзади шел радист, дальше два старших сержанта.
Ответственный дежурный вышел навстречу командиру корабля и, улыбаясь, сказал:
– А, товарищ майор.
– Здравствуйте, подполковник, – сказал майор и прошел, скрипя сапогами, по каменному плиточному полу.
Он привык, что суета, заботы, возникавшие по отношению к его пассажиру, все это в какой-то мере касалось и его.
Командир осмотрел мягкие кресла, обтянутые крепко прокрахмаленными чехлами, одернул ковер, лежавший в проходе между креслами, протер рукавом кителя стекло возле того места, где имел обыкновение садиться его пассажир, хотя стекло было чисто, и прошел к себе в кабину.
И, наконец, после двадцати минут ожидания пришел автомобиль заместителя наркома обороны.
Самолет пошел на юго-восток. Сидевшие сзади молчали и смотрели на стриженый большой затылок заместителя наркома. О чем думал он, рассеянно глядя в окно?
Долго сидел он, не поворачивая головы, и лишь когда самолет подошел к Волге, похожей на голубую длинную шаль с разорванными краями, он повернулся и показал рукой, спросил у сидевшего за спиной генерала:
– Ну как, стерлядью меня угостишь?
– Еще бы, товарищ генерал армии, – быстро привстав, сказал генерал, – да еще какой стерлядью. У Малиновского в шестьдесят шестой как раз великолепно ловится стерлядь.
Жуков отвернулся и стал смотреть в окно. Ему часто приходилось смотреть на мир сверху, видеть его рельефы, и эта картина реки среди желтых пятен песка, голубоватых затонов, зеленых продолговатых мазков камышей, деревень и малых городов, расчерченных улицами на угольники и
