С новым телом ничего не страшно.
Белая Вдова — зло. Она мешала тебе. Делала тебя неполноценным. Ты разделял её страх».
Инквизитор покачал головой:
«Да, ты прав, — ответил он мысленно. — Теперь мне уже ничего не страшно».
«Быть с ней, — продолжал Порождённый в записках, — быть хуже. Быть глупым. Не таким, как ты.
Она убила твою невесту. Я за неё отомстил...». (Пять лет спустя, да? Ну-ну).
«...знаю, долго. Но вы земные склонны хранить чувства. Никогда не поздно для мести.
Это было твоим желанием. Ты создавал грусть, чтобы кормить грустного призрака. Не для себя. И потому что скорбел по покойной.
Я хочу помочь тебе. Защитить тебя. Право смотрящего — наблюдать. Изучать. Но не вмешиваться. Ты вмешиваешься. Ты в опасности, потому что опасен.
С моей защитой тебя не тронут. Без меня нам всем будет грустно :с
Подумай о мёртвых котиках».
Инквизитор отложил бумаги, снова посмотрел на корчащийся кадавр перед ним.
— Это всё, что ты хочешь сказать?
Порождённый указал на самый низ листа.
«Делай, что хочешь. Помни о своём праве».
— Я тебя понял, — почти шёпотом сказал Инквизитор. — Ротти, взять.
До сегодняшнего вечера я думал, что мёртвые не умеют кричать. Белая кричала. Что до Порождённого — этот вопль, хочу я того, или нет, но, скорее всего, ещё не раз вернётся ко мне в кошмарах.
Лязг зубов, рваные чавкающие звуки, хриплый кашель, утробный вой — всё смешалось в одно мгновение.
Плоть наконец отделилась от кости.
Одного мига достаточно, чтобы вскрыть глотку.
Одной секунды — чтобы залить стены кровью.
Даже в полутьме, при свете фонаря, её было слишком много, чтобы не видеть, не чувствовать, не слышать зловонного запаха.
Порождённый не сопротивлялся. Не знаю, не успел ли он, правда ли был так слаб — но он умер. В этом нет никаких сомнений.
Сначала были вопли и звуки борьбы. Потом — осыпающийся прах. И треск. Сильный треск вдоль стен. Слишком понятный и очевидный.
Хорошо, что всё происходило на первом этаже, и здание любезно соизволило рушиться сверху вниз.
Инквизитор стоял на поляне в окружении дубов и осин. За спиной — дорога на лесополосу. Прямо — обрушенные камни, бетонные балки, стёкла, руины.
Роддом, в котором обитал Порождённый, рухнул вместе со смертью хозяина этой обителей скорби. Вместе с теми самыми трофейными ручками. С бесконечными записками.
С мыслями про мёртвых котят. С работой. Стабильностью. Жизнью.
Инквизитор стоял у трассы и курил, смотрел на тёмно-серое небо. К горлу подступил комок. Хотелось кашлять.
Победа оказалась настолько лёгкой, что не принесла ничего, кроме ещё большего ощущения пустоты.
Что будет дальше?
Дома — разбитое зеркало в память о любимой. Чуть дальше по дороге — разрушенный офис начальника. Впереди за чертой трассы — город, в котором он вырос. Куда он должен вернуться. С Лазаретом и Вихрево, с Чревкой и Тихим уголком. Дом с мостиком в тайну и приют отбитых. О некоторых уже упоминалось вскользь, про часть Ты уже знаешь.
Вдали угадался свет фар, гул мотора — родное такси, родное лицо.
Зяма выглядел хмуро, не смотрел в глаза. Да и Ксёндз не стремился к беседе.
— Куда тебя? — спросил леший. — Как обычно?
Не знать, куда хочешь, садясь к лешему — верная смерть. Всего на мгновение захотелось признать это вслух.
— «Зарница», — сухо ответил парень, назвав отель на окраине. — Побыстрее, сейчас едва ли час ночи.
— Полпервого, если быть точным.
— Ну и прекрасно. Вези, тут не далеко. Только давай без «Ушаночек», хочу лирики.
Зяма косо ухмыльнулся, порылся в кассетах.
В уши ударил очень нестройный риф, а потом — печальный баритон патлача-анархиста. Он пел про город, тихий, как сон. Про пыль и тягучесть, медленную речку, вода как стекло.
Где-то есть город, в котором тепло.
Где-то, но не здесь. Не сейчас.
Инквизитор возвращался в Хмаровск, и однорукий таксист-мертвяк — единственный его спутник в начале самой долгой ночи.
