– Ты вернешься? – смертный все-таки догнал его и теперь тянулся рукой, пытаясь коснуться хотя бы края плаща. – Ты вернешься, Паук? Прежде чем все это закончится?
– Нет, конечно, – ответил Альгирдас.
И в тот момент, когда он повернул ключ зажигания, в голове взорвался злой, очень злой голос Орнольфа:
«Хельг! Отродье сидов, где тебя носит, брэлл съяньшэ, тин асву, зараза! Если ты не явишься сию же секунду…»
«Я уже, рыжий, – Альгирдас подавил желание зажмуриться и втянуть голову в плечи, – уже еду. Как ты здесь оказался?»
* * *
Недалеко, недолго, и очень осторожно.
Орнольф был в ярости.
Ладно, недалеко в понимании Хельга могло растянуться на сотни километров. Осторожно, в его же интерпретации могло включать в себя бой с драконом врукопашную. Но недолго означало именно недолго. Не больше суток! Учитывая, что они пробыли вместе всего одну ночь после четырех дней разлуки, трудно было представить себе, что Хельг исчезнет дольше чем на двадцать четыре часа.
Трудно. Однако фантазия Хельга, по всей видимости, была богаче, чем у Орнольфа. Он не только смог себе это представить, но и реализовал во всем блеске. Два чертовых дня! Две отвратительных ночи! Паук не отвечал на вызовы, не спешил явиться к месту встречи и вообще не давал о себе знать. На третий день утром Орнольф вручил детям телепортационные активаторы и отправил их в одно из убежищ в Кавказских горах. Командиром там был старший брат Марины, и хотелось верить, что он послужит для детей хоть каким-то авторитетом. Орнольф с большей охотой отослал бы всех троих в Воратинклис, но это предложение было встречено возмущенным воплем, смысл которого сводился к тому, что дети хотят на передовую, а в тылу пусть сидят писаря.
Ладно. Не спорить же с ними. Это Хельгу достаточно бровь приподнять, чтобы детишки притихли и стали шелковыми. А Орнольфа они почему-то считали добрым… И Хельг, похоже, поддался общему заблуждению. Иначе, чем объяснить столь долгую отлучку?
Он был жив. В этом Орнольф не сомневался. Но вот все ли с ним в порядке? Если нет, пусть позаботится о том, чтобы, когда Орнольф его отыщет, все уже наладилось. Иначе… После «иначе» ничего, кроме тихого рыка, не складывалось.
Ездового демона он отпустил гулять до новых распоряжений и пересек границу белого пятна на зачарованном «мерседесе», понадеявшись на то, что чары не подведут.
Чары не подвели. Но вот приехать на автомобиле в Гародню было плохой идеей. Потому что пробраться через густые леса, окружавшие городище, не получилось бы и на танке.
Правда, сначала Орнольф об этом не думал. Он просто остановил машину и смотрел, чувствуя, как тупая, теплая боль сжимает сердце. Сжимает и отпускает. И снова. И опять.
Город. Тын. За раскрытыми воротами видны землянки. Улицы пусты, но город не кажется брошенным. А чуть в стороне, на холме, с которого течет маленькая речушка, скорее даже, большой ручей, стоит обнесенный стеной терем. Золотой, яркий, дерево не потемнело за несколько лет. В широких окнах – настоящие стекла, а стены покрыты резьбой.
Дерево не потемнело. За сколько лет?! Этот дом сгорел – Орнольф сам видел пепелище. Видел остатки погребального костра над конунгом Оржелисом, видел прах, в который превратилось тело золотоволосой Эльне, видел пепел, которым стала жизнь Хельга.
Когда тот, живой и невредимый, вышел из ворот и направился к машине, первым побуждением Орнольфа было выйти навстречу и оторвать паршивцу голову. Потом он понял, что перед ним не Хельг, и слегка пожалел о том, что ввязался во все это.
– Добрый день, – сказал подошедший хозяин на тягучем как мед наречии, которого Орнольф не слышал уже больше тысячи лет. – Мое имя Наривилас. Я ждал вас. Пойдемте в дом.
Не Хельг. И не похож. Только кажется похожим.
Похож, злые боги, невозможно отличить сына от отца!
Нет. Орнольф вздохнул и постарался успокоиться. Сходство определенно есть, сходство меди с золотом, фианита с бриллиантом, сходство подделки с оригиналом. Эй, Касур, полегче! Парень не виноват в том, что не унаследовал отцовскую красоту.
Отцовскую? … Неужели ты веришь, Орнольф? Веришь в то, что этот человек – Наривилас? Веришь в то, что он настоящий?
И еще мысль, нелепая, но ведь и вся ситуация была где-то за гранью реальности: «Таким был бы Хельг, если бы Сенас не убил его».
Наривилас выглядел взрослым. Лет на двадцать пять, может быть, чуть старше. Как и сам Орнольф, как любой бессмертный человек, из тех, кого довелось повидать. Наривилас выглядел старше, чем Хельг. Тот едва успел перешагнуть порог двадцатилетия, так и остался мальчишкой, пусть даже в те далекие времена взрослыми считались лет с тринадцати. Он и был взрослым, Хельг Оржельссон, Паук Гвинн Брэйрэ, вот только вырасти не успел. Цветок, так и оставшийся полураскрытым бутоном, и плевать, что с цветами принято сравнивать женщин, а не мужчин.
Наривиласу повезло больше. Или меньше? Это как посмотреть.
Таким был бы Хельг, если бы не был так красив.
Артур сказал бы: «Если бы душа его не была так красива». Артур, конечно же, прав. Он, зараза, всегда прав! Значит ли это, что душа Наривиласа не так чиста, как у его отца? Орнольф, ты идиот! Хельга вырастил наставник Син, а Наривиласа – древнейший из упырей, – есть разница, как ты думаешь?
Разница, конечно, была.
И она бросалась в глаза.
Черты лица, о которых, применительно к Хельгу и без лишней поэтичности лучше всего говорило слово «точеные», в случае Наривиласа становились просто «резкими». Гладко выбритая кожа, но брюнет, он и есть брюнет, и как ни брейся, все равно останутся синеватые тени, подчеркивающие скулы, придающие лицу что-то хищное, ястребиное или волчье. Кожа Хельга была гладкой, шелковой и нежной. Ну, не росла у него борода, и когда-то давным-давно это здорово его злило. Так же как отсутствие волос на теле. Он до сих пор иногда завороженно наблюдает, как бреется Орнольф. Мальчишка… боги, такой мальчишка!
И глаза… да-а, о глазах Хельга говорить можно только стихами, тут никаких поблажек. Глаза его сына были почти бесцветными, светло-светло-серыми, и смотрелось это на фоне загорелой кожи, в обрамлении черных ресниц довольно жутко.
«Белоглазый», – с неприязнью вспомнил Орнольф. – Так кричал когда-то Дигр, Дигр Проклятый, уже тогда влюбленный в красивого как сид, своевольного мальчишку. Что ж, Наривиласу это определение подходило как нельзя лучше.
Хельг был «хрупким», «изящным», «грациозным», «стройным», он был прекрасен, будь оно все неладно! Наривилас был худым и жилистым. Это правда, как она есть. Это и применительно к Хельгу должно быть правдой, ведь худой же – Орнольф мог обхватить его ладонями за пояс, и кончики пальцы сходились, – но жилистый, зараза, как будто стальными тросами перевит под тонкой кожей. И все же сказать так о Хельге не получалось. Это все равно, что сказать о молниях, что они блестящие. Блестящие, конечно. Только в этом ли дело?
