Шесть дней спустя я сидел на асфальте на парковке, наблюдая за тем, как полицейские обыскивают мой 4Runner, в котором теперь красовалось несколько пулевых отверстий. Я смутно помнил какого-то дилера, пистолет и отчетливые хлопки, когда он целился в меня. Помню, как я впечатал в пол педаль газа и, виляя задом, ехал по улице. Помню, как вышел из своего отеля, в котором больше не мог оплачивать номер за 15 долларов в сутки, и увидел, что машины нигде нет.
Самым забавным было то, что я позвонил в полицию, чтобы сообщить об угоне машины, и полицейские нашли ее. Теперь они вынимали из нее вещи, которые, как я утверждал, в ней оставили воры, в том числе мою трубку для крэка. При виде трубки меня охватило такое желание, что я едва не подпрыгнул на месте, чтобы вырвать ее из их рук.
Впервые в жизни я склонил голову и произнес молитву – и почувствовал, как распахнулись тюремные ворота зависимости.
Полтора года назад я с энтузиазмом проходил все ступени реабилитационной программы в «Бикон хаузе», за исключением той части, что посвящена «высшей силе». Я был атеистом и считал, что всякая там высшая сила и боги нужны людям, которые слишком слабы, чтобы помочь себе сами. Мне не нужна была такая помощь. Я же был сильным парнем. Укажите мне цель, и я сам дойду до нее.
Но в конце концов я осознал, что «мой способ» не работает. Мой прекрасный сын не мог удержать меня от загулов. Как не могли удержать ни жена, ни отец, ни работа, ни самолюбие. Мне исполнилось двадцать девять лет, и я сидел в канаве, в грязной одежде, с черными, покрытыми волдырями руками. Впервые в жизни я склонил голову и произнес молитву. Не из тех, похожих на сделку обещаний «спасите меня, и я клянусь, что это в последний раз». Это была настоящая, простая молитва. Я попросил, чтобы меня избавили от пристрастия к наркотикам и алкоголю. И чтобы я не умирал.
Полиция тогда меня отпустила. Я был смущен и подавлен, но понимал, что произошло нечто очень важное. Почувствовал, как распахнулись тюремные ворота зависимости. Не понимаю как, но я вышел через эти ворота.
Тем же вечером я посетил ближайшее собрание «Анонимных алкоголиков». Большинство участников, как обычно, рассказывали о помутнении и предательстве близких.
Потом встал один мужчина и начал говорить о пристрастии. Он сказал, что нужно найти духовную связь с тем, что мы страстно любим. Думать о своем увлечении все время: когда мы употребляем алкоголь и наркотики, когда планируем употреблять и когда приходим в себя после употребления. «А теперь заполните это время чем-то другим. Тем, что действительно много значит для вас».
Утром я встал, надел свою форму для пробежки, вышел из жилищного комплекса и почувствовал, как с улиц города поднимается тепло. Свернув на боковую улицу, я установил таймер на часах и побежал. Ноги у меня слегка дрожали и подкашивались, дыхание прерывалось, все тело покрылось потом. Из пор на коже выходил яд, отчего она сильно чесалась. Я бежал минут двадцать, затем развернулся и двинулся обратно, навстречу теплому ветру. Когда я подбежал к квартире, меня охватили тошнота и странный озноб. Я согнулся от боли, ловя воздух ртом. Рядом остановился минивэн, и женщина в нем спросила, все ли со мной в порядке.
– Просто немного перегрелся, – ответил я, хотя мысленно произнес: «Просто отхожу от шестидневного запоя и крэка».
Потом я добавил «спасибо» и помахал рукой.
Наркотики и алкоголь были средством убежать от реальности. Бег стал средством вернуться к ней.
Тогда я посетил еще три собрания «Анонимных алкоголиков», а в следующие полгода ходил по меньшей мере на одно собрание в день. Я нашел спонсора, который помог мне пройти двенадцать ступеней. Джон сразу заявил, что никаких поблажек не будет. Если я не стану выполнять то, что он говорит, мне придется искать другого спонсора. Я следовал его правилам и звонил ему в два ночи, когда меня одолевали дрожь и отчаяние.
На каждые выходные я летал к Пэм и Бретту. Пэм понимала, что иначе мне не продержаться. Я должен был позабыть все другие дела и попытаться спасти свою жизнь. Я все время работал, посещал собрания и бегал. Бегал вдоль реки и по кукурузным полям. Бегал один и с группой. Каждый день я заранее представлял, как буду забываться, ритмично отрывая ноги от земли. Во время бега я вспоминал слова мужчины на первом собрании о пристрастии – о том, что значит для нас так много, что мы сделаем все, чтобы не потерять это. Нечто настолько ценное и мощное, что пересилит нашу тягу к саморазрушению.
Постепенно я понял, что у меня уже есть такое пристрастие. Я люблю бегать, и мне это необходимо. Ничто другое не поможет мне очиститься и сосредоточиться, доставляя при этом удовольствие. За все шесть месяцев восстановления я не пропустил ни дня. Гарретт с Шейном шутили о том, что я сменил зависимость. Они смеялись, когда я возвращался с пробежки воодушевленным и говорил всякие высокопарные вещи о своих прозрениях, об отношениях, о трезвости и о работе. Но это была зависимость совсем другого рода. «Кайф» от длительной и трудной пробежки – тот прилив эндорфинов, что так долго от меня ускользал, – был гораздо чище и приятнее любого удовольствия от наркотиков. Наркотики и алкоголь были средством убежать от реальности. Бег стал средством вернуться к ней.
