В жизни каждого состоявшегося, при делах, мужчины рано или поздно, поздно или рано, но должна появиться женщина, которой он начнет приносить и отдавать свои, неважно где и как добытые, деньги. В ответ она, Ваше величество, тоже сделает такому мужчине подарок — эти деньги примет, выскажет желания полные блеска… А для чего, интересно, живем, бегаем, суетимся, наживаем пупочную грыжу, зачем коптим терпеливое небо, обременяем своим затянувшимся присутствием уставшую землю?
Но то, что начальник контрразведки осторожно открыл полутонами-намеками, до полной ясности затем довел резкими своими мазками англоман-улан из Петербурга, взявшийся проводить дорогого американского гостя в гостиницу — все это требовало нестандартных решений, подсказывало растворить мыслью все видимое, дабы постичь сокрытое, избежать заезженных финансовых схем.
По рассказу Извицкого всё выглядело так. Жалование своим офицерам барон Унгерн выдавал золотыми слитками-лянами из захваченного в Урге китайского банка, а рядовым казакам, собранным по всему Забайкалью бурятам и тувинцам Азиатской дивизии — серебряными долларами, правда, тоже китайскими, но отчеканенными почему-то… в далекой Мексике. Выдавать золота и серебро выдавали, а не видела их Урга давно, все что нужно — продовольствие, лошадей, фураж, снаряжение — Унгерн реквизировал у населения за так, за квитанции дивизионного полевого казначейства. Все делалось с благословения монгольского Богдо-хана, «многими возведенного, вечно живущего владыки семи сокровищ» — Халха-Джебцзундамба-хутухты. Он якобы, хутухта эдакая, и пригласил Унгерна с его дивизией освободить Монголию от китайских революционеров-гаминов.
Китайский генерал Сюй-си-чен пока сидел в Урге, успел отучить местных и от бумажных денег. Случилось это так… Великая смута начавшейся задолго до российской, китайская революция 1911 года погрузила Поднебесную в хаос, Гоминьдан появился, пошел распад империи и многочисленные самостоятельные провинциальные правительства во всю принялись рисовать собственные деньги. Эмиссию фейковых денежных знаков норовил наладить и каждый революционный генерал, дабы свою личную армию ими оплачивать. Мешки, вагоны разного качества и разной степени паршивости бумажек с нарисованными на них цифрами — не обеспечивалась никем и ничем. Да и кому обеспечивать, если свои деньги — купоны и разменные, на сдачу, бонны — начали выпускать…рестораны, знаменитые китайские цирки, театры. Несколько мешков «денег» давно прогоревшего китайского театрика Хау Ю-тай из Владивостока чудесным образом появились и в Урге. Лиловые листики с красивыми драконами, затейливыми циферками и иероглифами, печать, подпись главного бухгалтера. Генерал Сюй-си-чен, как военный правитель Урги, бумажки китайского театра объявил единственным законным платежным средством, обязательными к приему деньгами монгольской столицы. Получив вместо жалования новую монгольскую валюту, китайские солдаты поспешили на главный базар города. Но причудливо разрисованные, незнакомые листки, даже с подписью и печатью театрального главбуха, никто не хотел принимать. Побродив впустую вдоль прилавков, избив несколько особо крикливых торговцев, солдаты убрались восвояси. Через пол часа на центральную базарную площадь въехал, ощетинившийся пулеметами, китайский броневик. Вращая башни, пулеметами стал прицениваться-прицеливаться по торговым рядам. Толпа оцепенела. Воспользовавшись ситуацией, веселой гурьбой вернулись приунывшие было революционные солдаты-гамины. Новыми деньгами с монголами расплачивались щедро, без счету. Брали красиво, затейливо расшитые халаты, тюки ткани, меховую одежду, еду. Утащили несколько огромных десятивёдерных тульских самоваров и даже попавшийся под руку самогонный аппарат — гнать местную водку-ханшин.
Но на следующий день торговать на базар никто не пришел, между опустевшими торговыми рядами бродили грустные собаки. Араты-скотоводы начали объезжать столицу десятой дорогой, прекратился подвоз. Прогнав китайцев, — рассказывал ротмистр, — Унгерн на товарно-денежные отношения в Урге махнул рукой, пустил все на самотёк и скоро все как-то так, само собой наладилось, устаканилось. Возродилась торговля, из далёких улусов опять потянулись в столицу скотоводы-араты. Расцвел натуральный обмен, кое где всплыло долгожданные золото и серебро. Но вот иностранная валюта, вопреки ожиданиям, шла плохо, принималась неохотно. Для монголов — это всё те же бумажки, только вместо иероглифов с драконами — лики незнакомых президентов и монархов, геральдические морды зверей и голые бесстыжие бабы в орнаменте. Высоко ценились только привычные монголам, их соседям бурятам царские «катеньки» и «петеньки» — сто, пятисот рублёвки и российские дореволюционные деньги помельче. Изображённая на сторублёвом билете Екатерина II бурятскими буддистами-ламами объявлена земным воплощением Белой Тары, верили, что вселился в российскую императрицу дух просветления, а её женское начало — путь постижения.[19]
Советские — «пятаковки», новые московские червонцы — здесь не принимали, даже хранить боялись. Найдут — большевик, чекист! — к стенке милости просим!
Кое-какая свободно конвертируемая валюта, СКВ, по карманам и в укромных уголках действительно осела, но баловались ею в Урге главным образом иностранцы, предпочитая английские фунты, доллары только начинали своё победное шествие по миру. Да и само количество валюты было ограничено в этом плохо посещаемом парке опасных для жизни аттракционов, извне почти не пополнялось, константа. Её друг другу и перепродавали без конца одни и те же неугомонные молодчики, поистрепавшиеся в походах прапорщики и поручики.
— Вот так и живем, дорогой мой американец! — завершил свой рассказ Извицкий. — Финансовые предложения ваши занятные, интересные, но это не для Монголии, тут вам не Америка! Так что присматривайтесь пока, думайте… А вот и ваша гостиница! Отель… Это лучшее, что в Урге гостю могут предложить, остальное — обычные постоялые дворы и ночлежки. Довольно чисто, хотя хозяева — китаец с женой. Здесь же и корпункт свой откроете. Удобно.
Гостиница размещалась в двухэтажном деревянном здании, типичной для центра Урги архитектуры. Встретила лишенная возраста, сильно наштукаренная, китаянка в шелковом халате. При виде офицера и высокого мужчины в необычной европейской одежде, женщина изобразила смущение и, прикрыв нижнюю часть лица ярко раскрашенным веером, принялась из своего укрытия обстреливать взглядами гостей. Пошли поклоны — китайские церемонии — дальше приветствие на неплохом русском. Все это время гостей пытался напугать стоящий в углу на задних лапах, оскаленный бурый медведь — побитое молью, с проплешинами старое чучело из некогда грозного хищника. В соседнем русском трактире, откуда медведь был родом, в лапы ему вставили большой поднос, на котором теперь лежали горкой восточные сладости. Из дверей за спиной женщины осторожно выглянул старый китаец, но увидев офицера контрразведки, быстро, испуганно исчез.
— Мадам Юнь-Лунь, — галантно обратился к китаянке Извицкий, — привел вам нашего гостя из самой Америки! Газетчик. Отведите ему лучшие комнаты и уделите максимум внимания, ну так, как вы, проказница, умеете, — Извицкий подмигнул Денису. — Номер, все расходы запишите за контрразведкой, всё как в прошлый раз…
